Под вечер у хаты, где помещалась редакция, остановилась помятая «эмка», закамуфлированная дорожной пылью и грязью до такой степени, что определить ее первоначальный цвет стало невозможно. Из нее вышли два корреспондента. Это были крупные, представительные хлопцы; «эмка» сильно кренилась и скрипела, когда они, согнувшись в три погибели, выбирались через маленькую дверцу. Одного из них — с круглым, добродушным лицом — Серегин видел раньше: он заезжал в редакцию, еще когда она стояла под Ростовом. С тех пор корреспондент, видно, побывал в какой-то переделке, потому что девая рука у него была согнута и плохо двигалась.
Поговорив немного с редактором, корреспонденты пошли с Тараненко за хату, в холодок, и, разостлав на земле двухкилометровку, стали вполголоса обсуждать что-то. Выло бы, конечно, очень интересно знать, о чем они говорили, но Серегин не счел удобным подойти. Он услышал только, как другой, незнакомый корреспондент воскликнул:
— Ну, там-то я каждую тропинку знаю!
Из этого Серегин заключил, что они уточняли свой маршрут.
Корреспонденты поднялись и стали прощаться. Тараненко уговаривал их остаться на ночь и ехать рано утром, но те сказали, что не могут терять ни минуты, и обещали заехать на обратном пути. Затем они влезли в «эмку», которая опять присела под ними, и умчались к фронту.
Вот уж кому можно было от души позавидовать!
Корреспонденты центральных газет…
Они рассказывали о событиях на фронте всему Советскому Союзу, всему миру. Они бывали на самых важных участках фронта. Для них не существовало расстояний. У — них были собственные автомашины, а если надо было ехать особенно далеко или по воде, командование предоставляло им самолеты и катера.
А в остальном они, впрочем, хлебали столько же, если не больше, лиха, что и журналисты армейской газеты. Потому что самый важный участок — всегда и самый опасный. Не один уже корреспондент сложил голову на своем благородном боевом посту. И кто-то из поэтов, носивших лиру в полевой сумке корреспондента, сложил песню, которую с большим чувством пели военные журналисты:
Когда запыленная «эмка» скрылась, Тараненко с озабоченным выражением лица сказал Серегину:
— Сдавай, старик, что у тебя осталось из материалов и надо ехать в первый эшелон. А то можем проворонить.
— Что они говорили? — спросил Серегин.
— Говорили, что уже два дня идет бой за Новороссийск. Вот-вот и у нас начнется.
В течение столетий дождевые ручьи промыли в крутом склоне холма глубокую щель. Ее края обросли кустарником, деревья сомкнули над ней свои кроны… Саперы вырыли в ее стенах землянки, и в них довольно удобно разместился аппарат политотдела армии. Землянка начальника политотдела находилась на самой вершине клинообразной щели. Туда надо было подниматься по каменистому руслу. Редактор пошел к начальнику политотдела. Серегин остался у редакционного «газика», укрытого под дикой грушей.
Полчаса назад в штабе они узнали о том, что занят сильный узел сопротивления противника — станица Молдаванская. Надо было немедленно ехать туда. Серегину не стоялось на месте. Он курил, прохаживался у подножия холма и нетерпеливо поглядывал на заросли кустарника у выхода в щель, откуда должен был появиться редактор.
Хорошо, если бы Макаров остался в политотделе, а «газик» дал в распоряжение Серегина. Это позволило бы побывать в станице, взять все необходимые материалы и сегодня же вернуться в редакцию, чтобы дать в номер свежую информацию. Очень трудно без своей машины.
Наконец появился Макаров. Он шел не один. Рядом с ним шагали два корреспондента фронтовой газеты. По такому же случайному совпадению, по какому корреспонденты центральных газет, заезжавшие вчера в редакцию, были рослые, могучие ребята, — оба представителя фронтовой печати оказались невысокими, поджарыми и очень подвижными. По характеру они были веселыми, общительными людьми и нравились Серегину, который называл их дружески по именам: одного — Митей, а другого — Сашей.