Смиренный труд, семья… Но почему бы не разнообразить жизнь, не увидеть представление — красивое, как запуск фейерверка, и бесплатное (как сыр в мышеловке).
Одно дело — созерцать веселые цветные огоньки невинного фейерверка и совсем другое — губительное пламя пожара, в результате которого на месте, где кто-то жил и любил, будет лежать мертвый черный остов.
Душа содрогается от зрелища адского пламени. В зеваке, праздно глазеющем на глубокие, искренние страдания, поднимается зверь. «Вызов к разрушительным инстинктам» услышан.
«Бесовщина» — болезнь, протекающая тяжелее, чем думается. Кризис — вовсе не минутный, а продолжается куда дольше. Но Достоевский надеется, неуклонно верит в исцеление России, которая (по евангельской сцене, пересказанной Степаном Трофимовичем) «сядет у ног Иисусовых», как выздоровевший бесноватый.
Мучительная тяга к разрушению и саморазрушению, однажды проявившись, полностью захватывает героев фильма Висконти. Всё живое вбирается в себя страшной системой с помощью сетей и ловушек. Гибнут боги в душах людей, а потом гибнут лишенные идеалов люди. Мгла сгущается к финалу фильма. Мрак нависает над страной.
В то же время, что и «Гибель богов», в соседних павильонах студии «Чинечитта» снимался фильм «Сатирикон» Федерико Феллини.
Висконти говорил про одинаковое настроение этих картин (может быть, связанное с неким сломом внутри культурной жизни Италии):
«Кто-то, посмотрев мой фильм одновременно с картиной „Сатирикон“, спросил меня: „Что же это вы с Феллини сделали два таких мрачных, похоронных фильма, не оставляющих никаких надежд?“ Это не совсем так. У Феллини бесконечное, как в плутовском романе, странствие двух героев всё-таки создает ощущение движения в незамкнутом пространстве, оставляя надежду на возможность выхода за пределы этого мира. Но тогда я еще не видел фильм Феллини и ответил, что ничего не могу сказать о нем, хотя и слышал от многих, что это похороны римского духа. Что касается моего фильма, то, как я уже говорил, в нем нет даже проблеска надежды».
В «Гибели богов» либерал и антифашист Герберт подводит безрадостные итоги противостояния нацизму. Из сценария:
«Герберт: Это конец, Гюнтер. И виноваты мы сами, мы все, и я тоже. И не надо кричать, слишком поздно, даже спасению души это не поможет. (Пауза.) Мы хотели дать Германии „больную“ демократию. <…>
Нацизм, Гюнтер, — это творение наших рук, он зародился на наших заводах, он питался нашими деньгами… Я знаю, ты думаешь о том, что мне не следовало бы бежать, и, может быть, в глубине души ты презираешь меня».
Вероятно, политика либералов, к которым причисляет себя Герберт, носила соглашательский характер по отношению к «мировому злу». Зло казалось таким «ручным», домашним, неопасным. И даже, наверно, — необходимым элементом свободного общества. Таким образом выстраивалась «больная» демократия. И для неудачников всё, конечно, кончается эмиграцией.
Уместен ли беспросветно-траурный прогноз относительно будущего нашей страны?
Не будем пессимистичны.
Мы остались на своей земле, она не ушла у нас из-под ног. Мы только заглянули в бездну и теперь поднимаем глаза.
Из последних бесед Висконти (1976 г.):
«В „Гибели богов“ — да, там я не оставил ни проблеска надежды. Вообразить некое спасение для этого клубка змей — всё равно как если бы сказать: будем надеяться, что эти чудовища вернутся к жизни».
И далее, переводя разговор на современность:
«Я не пессимист. Во всякой эпохе бывают темные периоды. Осознание всегда приходит после. Вот пройдет немного времени, и станут ясны также и эти годы, которые нам кажутся такими смутными. Молодые, я надеюсь на вас. Вам принадлежит мой труд. И пусть вас объединяет солидарность. Будьте едины, насколько это возможно. Я не читаю вам мораль, но говорю от чистого сердца».
Русский мечтательный либерал Степан Трофимович говорил, обуреваемый искренним волнением (жаль, что у него не всегда хватало силы воли покинуть уютный диван):
«— Cher, — заключил он вдруг, быстро приподнявшись, — знаете ли, что это непременно чем-нибудь кончится?
— Уж конечно, — сказал я».
Планы «бесов» пугают Дашу, она, как и Степан Трофимович, говорит, что «это непременно чем-нибудь кончится». В фильме «Гибель богов» ужасный конец — смутное время и воцарение темных сил — наступает.
В романе Достоевского прежняя милая, неоцененная доселе жизнь уездного города восстанавливается. Пусть за дорогую плату крови и сломанных судеб, но с «беснованием» покончено.