…Можно выделить два ключевых для нового, постсоветского Дмитриева словосочетания: „Москва, как не своя“ и „собирание Руси“… Речь идёт о сохранении средствами поэзии не только русской деревни, но самого русского способа жить, чувствовать, мыслить…»
По-моему, сейчас на Руси ещё можно писать стихи для самосохранения народа. Сколь бы малое число читателей ни оставалось. Поэтический способ жизни — это тоже и наша сила, и наша слабость. Я понимаю, что для нынешних рационалистов и прагматиков надобно уничтожить подобный способ жизни, даже саму природную одушевленную поэзию. Это они внедряют, как картошку при Екатерине, непоэтическую поэзию, но, смею заметить, неудачно. Стихи произрастают даже из самого концептуального сора и у Тимура Кибирова, и у Ивана Жданова, и у Бориса Рыжего. Впрочем, последний и сгорел как русский поэт.
Что же говорить о таких природных, задушевных и простодушных поэтах, как Николай Дмитриев. Его жизнь, его поэзия и есть его собирание Руси. И, как он сам писал, даже смерть, даже смертные стихи помогают людям жить. Силы у поэта кончились, смерть пришла, но стихи остались. Будем жить с ними.
Юрий Павлов
РУССКИЙ КРИТИК НА «ПЕРЕДОВОЙ»
К 80-летию М. П. Лобанова
Давно уже существует тенденция укорять русских писателей, критиков в том, что во второй половине XX века у них не было подлинных героев, борцов, у которых совпадают слово и дело. Так утверждают не только «левые», что понятно, но и некоторые «правые».
Одним из самых очевидных опровержений этой версии является жизнь и творчество М. Лобанова. Вот что пишет о нём известный священник Димитрий Дудко: «Я его давно уже заметил по его произведениям, они мне очень понравились, были удивительно духовны. Как он хорошо всё понимал в безбожный период в нашей стране и безбоязненно обо всём говорил, его статья „Освобождение“ наделала большой переполох, Лобанова наказали. Вот они, герои, а всё выставляют кого-то, кто и в подмётки к ним не годится. Мучаются другие, а лавры пожинает кто-то…».
Самые разные авторы, от В. Кожинова до А. Янова, справедливо называли и называют Лобанова в числе ведущих идеологов «русской партии», которая сформировалась, в частности, в «недрах» журнала «Молодая гвардия» во второй половине 60-х годов XX века. Назовем факторы, определившие явление М. Лобанова, его место в русском освободительном движении второй половины XX века.
Решающую роль в формировании личности Михаила Петровича сыграла его мать. Её комнатку М. Лобанов называет своей «психологической почвой», «светелкой». Казалось бы, уместны ли такие высокие слова по отношению к коммунальному жилью? А между тем я помню, как незадолго до смерти Вадим Кожинов мимоходом заметил: «Мое детство прошло в квартире, в которой на 45 квадратных метрах жили 15 человек». Нечто похожее, только в более тяжелом варианте, было в детстве Михаила Лобанова: в фабричном бараке ютились 13 человек. Но ни Кожинов, ни Лобанов в этой связи не сетуют на судьбу, не обвиняют кого- или что-либо.
Для сравнения: вот как вспоминает о своём детстве Иосиф Бродский в эссе «Полторы комнаты»: «Следовало считать, что нам повезло <…>, мы втроем оказались в помещении общей площадью 40 м2». И снова — на этот раз уже с характерным напором: «Следовало полагать, что нам повезло, если учесть к тому же, что мы — евреи». А ведь Бродским действительно повезло: после войны большая часть советских людей, миллионы русских прежде всего, не имели таких жилищных условий.
Еще более показательно, что вынес из своего коммунального детства и юности будущий «классик». «Полторы комнаты» способствовали формированию «онтологического» подхода к человеку, ибо такая квартира, по Бродскому (прошу прощения за это цитирование), «обнажает основы существования: разрушает любые иллюзии относительно человеческой природы. По тому, кто как пёрнул, ты можешь опознать засевшего в клозете, тебе известно, что у него (у нее) на ужин, а также на завтрак. Ты знаешь звуки, которые они издают в постели, и когда у женщин менструация».