- Обычно вы ведете себя ужасно. А сейчас вы такая искренняя. Наконец доспехи сняли. И я тоже пьяный, простите. Иначе никогда не сказал бы подобного.
- Нет, что уж там, вы правы. Я действительно по большей части веду себя ужасно.
- Вы замечательный собеседник. И удивительная женщина.
- Спасибо. Похоже, все это время именно это я и хотела услышать.
Я заказала в номер просекко, села на балконе и закурила. Я смотрела на сад и думала об Андрее. Складывалось впечатление, что мне жизненно необходимо без конца крутить кого-то в голове, и это столь же мучительно, сколько приятно. Я схватила бутылку из ведерка и поспешила за дверь. Рука немела от холода, капли падали на паркет, потом на ковер, но я продолжала отчаянно сжимать горлышко, как орудие убийства или олимпийский факел, торжественно маршируя босиком по коридору. Плевать, если он снова пошлет меня или вовсе не откроет дверь. Всегда мечтала совершить что-нибудь импульсивное, пронзительно искреннее и без гарантии на успех - в общем, поступок настоящего мужчины.
И, как в ярких романтических мечтах, дверь распахнулась. Причем даже раньше, чем я успела в нее постучать. Счастье сокрушило меня в буквальном смысле. Дверь ударила мне по лбу, да так сильно, что я едва не рухнула на пол от радости.
- Ради Бога извините! - Андрей нервно водил глазами по моему лицу. Я впервые видела его растерянным и в пижаме. – Вы куда?
- А вы?
- Я? Я – к вам. Подумал, нам с вами и правда не удалось…
Этого было достаточно, чтобы я его поцеловала. Решила что-то предпринять, пока мы не успели обсудить, почему нам обоим это не нужно.
Москва
Терпеть не могу возвращаться в Москву. И дело не в Москве, наверное, - я люблю родной город всем сердцем – а в том, что здесь со мной происходит. В Москве я разрываюсь между необходимостью и невозможностью контролировать слишком много вещей: работу, здоровье, личную жизнь. И все как-то несчастливо, неблагополучно. Отправляясь в отпуск, мы с Антоном как бы выходили из матрицы: целые две недели жили не так, как нужно, а так, как хотим: даже не ругались.
- Выпьем кофе?
Это было первое, что Андрей сказал мне с того момента, как мы вышли из самолета.
- Здесь, в аэропорту, - уточнил он, чтобы я не надеялась на романтическую встречу посреди недели.
И все же, чего он добивался? Не хотел прощаться или искал тихое место, чтобы расставить все точки над «и»?
Кофе давно остыл, а ясности не прибавилось. Тогда я решила заговорить первой:
- Андрей, я вам нравлюсь?
Он встрепенулся, как будто не подозревал, что я захочу это обговорить.
- Да, это правда.
- И вы мне нравитесь. В чем тогда дело? Вы как воды в рот набрали. Это меня тревожит. Нам ведь не четырнадцать.
Он улыбнулся и даже немного приосанился. Мне нравилось, какое впечатление производят на него мои слова. Он посмотрел на меня с нежной благодарностью за то, что я заговорила об этом первой, а потом произнес то, чего я никак не ожидала услышать.
- Я вам не нравлюсь. Вам нравится играть и выяснять отношения, а я для этого совершенно не пригоден. Более того, вы плакали во время секса.
- Вы не поняли. Все не так. Я, кажется, люблю вас.
- Нет. Вы любите Антона. А он любит вас.
- Что?
- Я просто ваше отвлечение. Теперь понимаете, как это работает?
- Почему? В смысле? - Он не сказал ничего оскорбительного, но мне было так обидно, словно кто-то подкрался сзади и прилюдно огрел меня лопатой. - Что вы имеете в виду?
- Сразу после вашего разрыва у Антона завязались новые отношения, быстро, скоропостижно, а значит ненадолго. Так уж работает замещение. Сначала обезболивает, потом просто не действует, а дальше — бах! — серотониновая яма. Хочу обратно, потому что не пережил, не переболел. Поэтому бывшие звонят полгода спустя. Вы плачете, проживаете, другие — временно утешаются.
- Но ведь он меня предал.
- Нет. Даже если и так, это все равно не играет роли. Вам того и надо. Вернись, я все прощу. Вы сначала его караете, а потом плачете. Вы его заблокировали, но ждете, что он найдет способ до вас дозвониться. Желаете и боитесь этого одновременно. Для вас любовь идет рядом со страданием. И все, что вам нужно — подчинять, а ему — подчиняться. Поэтому он вернется, а вы его примете. Потому что для вас его возвращение — акт повиновения.