Глухов молча улыбнулся. Между ним и замполитом давно уже установились добрые отношения, которые затем перешли в ровную, спокойную дружбу и помогали им в трудных боевых делах. Первое время, когда вместо полкового комиссара Моисеева Глухову пришлось работать с Косидловым, смущало то, что Косидлов слишком молод. Он совсем не был похож на старого коммуниста Моисеева, сурового балтийского матроса, бравшего Зимний дворец в 1917 году, к которому Глухов относился с уважением и доверием ученика к учителю. У Моисеева он многому научился. Но они быстро нашли общий язык с Косидловым. Этому способствовал и открытый, общительный характер нового замполита, и то, что, почти всю свою службу пробыв на катерах в морском пограничном отряде, он, как и Глухов, полюбил и эти небольшие корабли, и людей, плавающих на них.
Косидлов сообщил Глухову, что недавно закончилось совещание замполитов десантных отрядов.
- Главное - это обеспечить высадку десанта при любых условиях. - Он сделал ударение на словах «при любых условиях». - На это нацелена вся партийно-политическая работа, Дмитрий Андреевич!
Глухов знал об этом. Он и сам принимал участие в этой работе. Бывалые моряки проводили беседы о десантных операциях, зачитывали письма от тружеников тыла. Старшинами мотоботов подбирали коммунистов, им предстояло решать самостоятельно трудную задачу - высадку первого броска.
Среди моряков отряда Глухова и десантников прошли митинги. Катерники дали Родине клятву: «Идя в бой, мы клянемся, что будем действовать решительно и смело, не щадя жизни своей для достижения полного разгрома и уничтожения врага. Мы будем идти вперед, и только вперед!»
Батальону морской пехоты Ботылева контр-адмирал Холостяков вручил перед строем Военно-морской флаг, чтобы подняли его, как только займут Новороссийск.
За час до посадки десанта на сторожевые катера Глухов приказал сыграть «Большой сбор». Перед Глуховым [117] стояли в строю ветераны многих морских походов и боев, трудных конвоев и дерзких разведок в тылу врага. Нашивки за ранения и боевые награды напоминали о сражениях под Одессой и Евпаторией, об обороне Севастополя, о смелом десанте в Феодосии.
Глухов, обращаясь к ним, сказал коротко: «Высадить десант при любых условиях - наш долг перед Родиной».
В операцию Глухов шел на сторожевом катере 081. Это был боевой корабль, участвовавший в обороне Одессы и Севастополя, в высадке десантов в Евпатории и Южной Озерейке. Глухов знал людей этого катера: и старшину 1-й статьи Якова Кобца, и парторга катера трудолюбивого боцмана Саковенина, и командира кормовой пушки задиристого адыгейца Гису Панеша, и острого на язык механика катера воентехника 2 ранга А. Н. Софиюлина.
Глухов вместе с командиром 393-го отдельного батальона морской пехоты капитан-лейтенантом Ботылевым находился на головном катере 081. Его десантный отряд первым должен был прорваться через «ворота смерти», как окрестили вход в Новороссийский порт сами немцы. Узкий восьмидесятиметровый проход между молами простреливался многослойным огнем артиллерийских и минометных батарей.
Перед выходом катеров в море от командира высадки десанта контр-адмирала Холостякова принесли и зачитали перед строем приказ Ставки Верховного Главнокомандования об освобождении Донбасса советскими войсками. Это еще больше воодушевило людей.
Ветер на море почти стих, светила луна, когда катера отряда Глухова в 21 час 15 минут вышли из Геленджикской бухты и взяли на буксир баркасы и мотоботы с десантными войсками.
Цемесская бухта была погружена во мрак, противник не ожидал здесь неприятностей с моря. Он методически, как всегда, обстреливал район Кабардинки и зажигал ракеты на переднем крае у Мысхако. Изредка прожекторы освещали море на подходах у Южной Озерейки. Отсюда, с катера Глухова, огни далеких прожекторов казались полыхающими зарницами, какие бывают в летние предгрозовые ночи где-нибудь в степи у Сиваша.
Море, сколько мог с мостика охватить взглядом Глухов, было заполнено сторожевыми катерами, мотобаркасами [118] и мотоботами. Катера шли в трех кильватерных колоннах, нагруженные до отказа людьми и техникой. У мыса Дооб катера, ориентируясь по специально зажженным створным огням, ложились курсом на Новороссийский порт.
Умело и твердо руководил отрядами командир высадки контр-адмирал Холостяков. Его командный пункт был расположен на Дообском маяке. И он оттуда мог наблюдать, как вдоль берега проходили в кильватерном строю десантные отряды.
В 1 час 30 минут начальник штаба высадки капитан 2 ранга Нестеров доложил Холостякову:
- Все десантные отряды прошли мыс Дооб. Катера идут, четко соблюдая строй!
Глухов, стоя на мостике катера, вполголоса разговаривал с Василием Андреевичем Ботылевым. Как только катера легли на светящийся створ у мыса Дооб, Глухов услышал тревожный вопрос, которого ожидал:
- А не увидят эту иллюминацию немцы?
- Нет, разведчики уже проверяли. Подбирались на резиновых шлюпках к самым воротам порта и оттуда гребли на Дооб. Все сделано как надо, Ботылев!
- Тебе, Дмитрий Андреевич, можно позавидовать: будешь знать, как идет операция. А мы, морская пехота, как выскочили на берег, так скорее бы зацепиться за какой-нибудь дом или стенку. А потом и не видишь уже ничего, что находится дальше автоматной очереди. Дым, грохот, кровь!
Глухов внимательно посмотрел на молодого офицера. Он понимал его состояние. Моряки шли очищать от врагов родную землю. И каждому хотелось поскорей узнать об исходе боя, увидеть освобожденный город. И хоть город лежит еще в развалинах, но люди уже мечтают о том времени, когда задымят трубы заводов, зацветут деревья на берегу, в порт придут теплоходы.
И Глухов подумал: «Не ценили мы многое до войны, а как хорошо, бывало, на зорьке посидеть с удочкой в Лесной пристани».
Ботылев родился под Москвой, в Рублеве, окончил Черноморское военно-морское училище, участвовал в десанте в Феодосию, за что был награжден орденом Красного Знамени, высаживался с Куниковым на Мысхако. Ботылеву недавно исполнилось двадцать два года. Он смущался [119] своей молодости и яркого румянца на щеках, ему очень хотелось походить на старых просоленных моряков, каким был, по его мнению, Глухов.
К мостику в ночной полутьме подошел морской пехотинец в стеганом ватнике.
- Что тебе, Колот? - спросил, сразу же узнав своего бойца, Ботылев.
- Да ребята интересуются пирсами, где высаживаться будем. Не дадите ли нам карту, товарищ капитан-лейтенант? Мы в кубрике ее еще раз посмотрим.
- Хитрый народ матросы! Наверное, что-нибудь новое придумали, - проговорил Ботылев, обращаясь к Глухову. - Пойду потолкую с ними. - И он, ухватившись за поручни, легко спрыгнул на палубу через ступеньки трапа.
- Пошли, Колот. Ты, я вижу, уже скучаешь без меня! - сказал он матросу.
Часть десантников расположилась в кубрике, и слышно было, как они вполголоса пели свою любимую песню:
Со смертью мы поспорим,
Пускай умрут враги.
Идет пехота моря -
Чеканные шаги.
Нам в бой ходить не ново
И бить фашистский сброд.
Мы знаем лишь два слова:
«Победа» и «Вперед»!
Глухов по-прежнему оставался на мостике. Темнело. С моря потянуло свежим ветерком. «Норд-ост к утру, наверное, задует», - подумал Глухов.
Флейшер доложил Глухову, что сейчас должны быть секущие береговые створы - последний ориентир, откуда катера устремятся по прямой в ворота Новороссийского порта.
Перед самым отходом кораблей Глухов распрощался с Косидловым, который должен был идти на катере.
- Ни пуха тебе, ни пера! - сказал на прощание Косидлов, обняв Глухова. - Встретимся на причалах Новороссийска!
Волны тихо плескались у форштевней кораблей, однотонно гудели моторы. Глухов прислушался к этому тревожному спокойствию, вгляделся в темноту ночи и [120] подумал: «Сейчас начнется. Наверное, немцы уже слышат шум наших моторов…»
За Новороссийском, у селения Кирилловка, где находился штаб крупного фашистского соединения, вспыхнули отсветы пожара. Глухов знал, что это сбросили бомбы наши «илы», отвлекая внимание- противника от Цемесской бухты.