Когда поизносят моё имя и фамилию, я вздрагиваю и фокусирую взгляд на происходящем вокруг. Каждый смотрит на меня. Я вдруг возвращаюсь на кладбище. Возвращаюсь к гробу Алана, для которого должна была произнести посмертную речь. Тогда на меня смотрели все. И сейчас это чувство дежавю не покидает. Все снова смотрят на меня.
– Ты должна дать свои показания, Грейс, – тихо подталкивает Генри.
Растерянно смотрю на него, после чего медленно киваю и поднимаюсь со стула, который недавно казался жутко неудобным, но в последний момент был похож на королевский трон с взбитыми подушками.
Я снова чувствую себя потерянной и неуверенной. Мои глаза ещё раз находят те, что принадлежат Диего. Он едва заметено кивает, а я прячу руку под трибуной, приложив к животу. Я должна быть сильной ради них двоих.
– Я и моя сестра Иви, были ещё маленькими, когда отец приходил в наши комнаты с бумагами. Он никогда не звал нас в свой кабинет, потому что так мы могли что-то понять. Там он решал что-то исключительно важное, на самом деле, он всего лишь не хотел ставить себя под сомнение. Мы никогда не были вместе в эти минуты. С нами никогда не было кого-то, когда он приходил. Он оставлял после себя подарок. Это был лишь предлог, чтобы снять подозрения. Взамен за подарок, я и Иви ставили свои подписи. Когда мы повзрослели, отец перестал скрывать. Он звал нас в свой кабинет, но тоже по одному.
– И вы покладисто подписывали? – встревает адвокат отца.
– Отклонено, – стук киянки, как гром среди ясного неба. Мужчина, стоящий во главе судей, не даёт ему договорить, он твёрдо заявляет: – У вас было время, сейчас очередь мисс Мелтон.
Насупившись, адвокат отца пронзает меня взглядом, но закрывает рот.
– Вы можете продолжать, мисс Мелтон, – говорит судья.
Киваю, приняв его сообщение.
– Я успевала что-то прочитать, но отец не принимал медлительности. Он требовал, а если не получал своего, применял другие методы. Он всегда знал, что я и Иви слишком привязаны друг к другу, и он пользовался этим. Он угрожал нам. Говорил, что может сделать. Один раз я отказалась…
Поднимаю глаза и нахожу взгляд Иви. Она настороженна не меньше меня, но согласно кивает, чтобы я продолжила. Так или иначе, это нужно нам обоим.
– Он избил её у меня на глазах.
Тошнота подступает к горлу, на этот раз она точно из-за вспышек воспоминаний в сознании, от которых становится страшно и больно. Пытаюсь прочитать горло с помощью воды, но она не способна помочь. Мой голос становится сиплым и не таким громким, как прежде.
– Если я отворачивалась, он бил сильней. После этого у неё были проблемы со здоровьем, но он сказал, если об этом кто-то узнает, будет ещё хуже, мы поменяемся ролями. Когда на ногах у Иви увидели синяки, ей пришлось сказать, что она ударилась о скакалку на тренировке.
– Какое время это продолжалось? – спрашивает тот же мужчина.
– Всегда. Моя сестра сбежала, и тогда отец переключился на меня. Он разбивал мне голову до крови.
– И кто же помогал спастись? – скалится адвокат отца.
– Мой лучший друг… он умер. Алан промывал мне голову… – мой голос сходит на шёпот, а из глаз вот-вот готовы хлынуть слёзы: – Он научился накладывать швы.
– Получается, он присутствовал?
– Нет, – цежу я, смотря на мужчину из-подо лба. – Я звонила ему и просила помочь.
– Какое совпадение, что он всегда прибегал вовремя.
– Так поступают настоящие друзья, – твёрдо заявляю я. – Я не позволю кому-то опорочить его имя.
Новый стук киянки заставляет мужчину замолчать, а меня продолжить.
– Отец перестал подсовывать контракты, когда его начали подозревать в слишком больших доходах. Вместе этого, он начал воровать у собственной компании. Сейчас у неё несколько акционеров, и он забирает часть их доходов. Я предоставила все подтверждающие документы. Я нашла часть компаний, которые были им обмануты и вернула деньги.
– Вы можете занять своё место, – говорит судья.
Согласно киваю и возвращаюсь на стул.
Следующие обвинения в адрес отца от неизвестных мне лиц текут рекой. Я знала, что мой отец не святой и странно было предполагать, что в суде, решающем его существование, буду одна я. С каждым показанием лицо адвоката дьявола темнеет, похоже от осознания своей беспомощности, потому что выражение лица судьи было умиротворенным, будто решать было и нечего, но он ради приличия слушал каждого человека, у кого было что сказать.