— Получается, что всем надо угождать, со всеми соглашаться?
— У тебя извращённое представление о смирении… Преуспела безбожная власть в искажении некоторых понятий… Думаю, что разберёшься постепенно, что такое — истинное смирение. Почитай для начала хотя бы житие Сергия Радонежского… Подожди, — я сейчас…
Отец Николай ушёл, а через несколько минут вернулся с открытой книгой и протянул её Борису. Поднявшись на колокольню, Борис углубился в чтение. Вскоре появился и Пётр; едва поднявшись по лестнице, он обратился к Борису:
— Опять какие-то неприятности?
— Ты о чём? — удивился Борис.
— Кого ты там вчера «вырубил»?
— Ерунда… Я уже и сам почти забыл… Какой-то урод назвал меня этой поганой кличкой…
— Какой кличкой?
— Бобоном.
— А ты?
— А я… — Борис сделал выразительный жест кулаком. — Короче, напомнил уроду, что у меня имя имеется.
— Показываешь уголовникам своё пренебрежение к ним?!. Напрасно!.. Пора бы тебе смириться.
— И ты туда же!.. Перед кем смириться?.. Перед этими скотами?
— Что читаешь? — Пётр сел рядом с Борисом и заглянул в книгу. — Это — правильно, правильно, — читай; это — именно то, что тебе нужно… Опередил меня отец Николай…
Пётр встал, прошёл в восточную сторону колокольни, осмотрелся и, будто размышляя вслух сказал:
— Хороший вид отсюда… А смириться, Боря, надо не перед подонками; я, правда, и сам это до конца не понимаю, но чувствую я, что не случайно нам всё это досталось; думаю, что другими мы отсюда выйдем.
— Если вообще выйдем, — мрачно добавил Борис.
— А ты ублюдков не зли напрасно, тогда — выйдем… может быть. Из-за кликухи — не злись, отзывайся, а перед тем, кого ударил, — извинись… Эти скоты ведь и не поняли даже, что тебя взбесило.
— Я его даже не запомнил.
— У Славы Каткова спроси. Это — он мне сказал. К тому же он, вроде, поприличнее остальных — ещё не окончательно оскотинился… А кликуху эту они тебе «прилепили», в каком-то смысле, даже из уважения.
— Видал я ихнее уважение!..
— Ладно тебе, — хватит!.. К тому же, на стройку скоро придётся идти; там, говорят, всё заросло. Постарайся до этого как-то смягчить свои отношения с уголовниками.
***
Борису казалось, что разум его перегружен; события перепутались, оценка их многократно изменялась. Он даже решился, как и советовал Пётр, обратиться к Вячеславу; разговор начал резко, без церемоний:
— Говорят, что ты видел, как я вчера кого-то ударил. Не помнишь, — кого именно?
— А я что… Бобон… Я же как лучше хотел… Я только Сёме… Я говорю: «Зря Бобон Психа приложил; братва и так гудит».
— А где Псих?
— Оставь, в натуре… Зачем он тебе?
— Извиниться хочу.
— Вот это — по понятиям!.. Где же он?.. Только недавно видел, — Вячеслав, вытянувшись, осмотрелся. — Да вон же он — с Хомяком «базарит», вон — на скамейке.
Борис кивнул и направился в указанном направлении. Невольно услышанная Борисом, беседа вызвала у него чувство омерзения. Щекастый, в самом деле похожий на хомяка, коротышка о чём-то оживлённо рассказывал долговязому уголовнику, покрытому наколками. Долговязый — хихикал и отвечал короткими репликами, наполненными наигнуснейшим матом. С трудом преодолевая отвращение, Борис подошёл ближе. Увидев его, долговязый подскочил.
— Бобон, я, в натуре, не при делах!.. Подожди, — долговязый предусмотрительно выставил вперёд руки, — давай разберёмся!
— Да успокойся ты!.. Похоже, что ты, действительно, «не при делах», — схитрил Борис, не желая демонстрировать своё отвращение. — Короче, извини.
— Да я — без обид, в натуре, понимаю; сам иногда психонуть могу.
— Ну ладно, раз «без обид», — Борис кивнул и направился прочь, размышляя: «Ну и ладно, главное, что конфликт погашен… И как я мог мимоходом кому-то врезать и забыть об этом?.. Надо брать себя в руки».
Размышления Бориса неожиданно прервал Пётр:
— Иди за мной.
— Что случилось? — Борис последовал за Петром, стараясь сохранять дистанцию.
— Осторожно посмотри направо. Видишь двух новеньких?
— Кто такие?
— Позже, — Пётр ускорил шаг и направился к выходу из помещения.
— Поздновато уже. Неприятностей не боишься?
— Всё в порядке, — я договорился.
Быстрым шагом Пётр направился в сторону административного корпуса.