— Нет, скажи!
— Он все это выдумал, когда пьяный был…
— Кто — он? Не тяни, говори прямо! Рассказывай все!
— Да ничего не было…
— Слушай, Дина! У тебя не может быть от меня секретов. Говори, кто и что тут про меня выдумал?
— Да… пьянчуга один… ничтожество… подвыпивший болтун… я дала ему оплеуху.
— Оплеуха — это тоже неплохо. Только надо знать, за что? Бывает оплеуха — это много, бывает — слишком мало. Ну, говори же! Долго я буду тебя просить?
Дина наконец выдавила из себя:
— Он сказал, что ты стал предателем… Перешел к немцам… Добровольно сдался в плен…
Отец побледнел. Дети, затаив дыхание, со страхом глядели то на него, то на Дину.
— Кто он и где живет? — спросил отец тихо, но настойчиво.
— Ты его видел и знаешь. У него не хватает двух пальцев на руке. Он был здесь счетоводом, — пояснила Дина нерешительно.
— Что значит — был?
— Я слышала, что он уехал.
— Куда уехал?
— Этого я не знаю.
— Что же ты раньше мне о нем не сказала, пока он еще был здесь?
— Боялась, что ты захочешь расквитаться с ним… — чистосердечно призналась Дина.
— А ты полагаешь, что я должен молчать, когда возводят такую гнусную клевету?! Кто он?
— Я же тебе сказала — счетовод.
— Я спрашиваю не о профессии. Что он за человек?
— И это я уже сказала. Пьянчуга, ничтожество. В армию его не взяли из-за двух пальцев, что не хватает на руке. Он распускает всякие слухи и получает от этого удовольствие.
— И ты молчала, ничего мне не говорила!
— Как же я могла такое сказать?
— Твоего отца оплевали, а ты меня пожалела, не хотела причинять боль. Но разве у меня нет человеческой гордости? Я не успокоюсь до тех пор, пока не рассчитаюсь с этим мерзавцем!
Дина молчала, опустив голову. Отец еще не знает, что Митька приставал к ней, лез обниматься, она едва вырвалась от него.
На следующее утро Гирш Ленович пошел к председателю поссовета Ивану Степановичу и спросил, куда девался счетовод. Рассказал о клевете, которую тот пустил про него.
— Я знаю об этом, — сказал Иван Степанович.
— Откуда вы знаете?
— Ваша дочь пришла и сообщила.
— И что вы ей ответили?
— Посоветовал ей не писать вам об этом. А ему я сказал, что за такую клевету на фронтовика его надо пристрелить на месте.
— Я пристрелю его, пусть меня потом судят. Где он сейчас? — Гирш стоял, глядя на Ивана Степановича, глаза его гневно сверкали, а правая рука сжималась в кулак.
— Куда этот подонок девался, я не знаю. Кому надо дал о нем знать, — Иван Степанович оторвал клочок газеты, свернул цигарку и закурил. — Я отвоевался еще в двадцатом, было мне тогда семнадцать годков… — начал он вдруг рассказывать. — Приняли меня в красноармейский полк, дали ружье, и я был счастлив и горд, но счастье длилось недолго… Кабы не это… — Иван Степанович повернул голову к костылю, стоявшему у стула. — Будь у меня обе ноги, разве я сидел бы здесь? Под Черниговом мы очищали лес от банды, там меня ранили. Коли ты плохо видишь, слышишь или у тебя больное сердце — все равно можно идти на фронт. А без ноги как? Вот я и командую бабами да детишками… — Иван Степанович печально улыбнулся. Он не стал дальше углубляться в воспоминания. В комнате было тихо.
— Как только узнаете, где этот гнусный клеветник, сразу дайте мне знать.
— Обещаю, — заверил Иван Степанович.
Лето и осень 1943 года и начало 1944-го все же были для Дины удачными, можно даже сказать — счастливыми, если вообще можно чувствовать себя счастливым, когда идет война. Отец, раненый фронтовик, находился дома. В сентябре начался новый учебный год, и Григорий Абрамович снова стал учительствовать, преподавал математику в васютинской школе-семилетке. А весной открылись раны, и его с первым паузком отправили в Каргасок, а оттуда уже на пароходе в Томский военный госпиталь. Раны так и не затянулись, не закрылись. Навеки закрылись его глаза.
Дина, ставшая главой семьи, поставила младших детей на ноги. Подросли и разъехались по разным городам работать и учиться. Им она посвятила все свои заботы, о себе она думала меньше всего.
Через два года после войны в Васютинске появились геологи. Искали нефть. На окраине поселка, там, где начиналась тайга, зазеленели брезентовые палатки. Порой Дина ходила в лес по грибы, за ягодой; возвращаясь, ставила свои корзинки и садилась отдыхать неподалеку от этих палаток. Там всегда было оживленно, велись какие-то работы. Почти всегда возле палаток горел костер, каждый мог подбросить в него веток; из котелка, висевшего над огнем, доносился запах аппетитного варева.