— Витамин «C» моему парню — это сейчас совершенно первостатейная необходимость, у него ведь экзамены, — говорила она нараспев другой женщине, выйдя из очереди и показывая на кошелку с апельсинами. Знакомо и привычно, словно он его только вчера слышал, прозвучал в ушах Льва Борисовича этот протяжный певучий голос. Энергичный жест рукой, которым она показала на кошелку, ему тоже был хорошо знаком. Безусловно, это Дора Марковна, инженер из заводского бюро по изобретениям и рационализации. Она пошла по тротуару, Лев Борисович пошел следом, пока не поравнялся с нею.
— Добрый день, Дора Марковна…
Она торопливо перехватила кошелку в левую руку и протянула ему правую, при этом сильно сощурила глаза.
— Не узнаешь меня? — Лев Борисович никогда не был с Дорой Марковной на «ты», но теперь на радостях забыл об этом.
— Узнаю, конечно, узнаю…
— Скажи же, как меня зовут, — Лев Борисович улыбался, ожидая, пока она назовет его.
— Подожди минутку, сейчас скажу. Склероза у меня еще нет. Ага! Рогозин, Иван Викторович Рогозин!
— Дора Марковна, бог с тобой! Разве я похож на Ивана Викторовича? Рогозин, председатель огородной комиссии, насколько я помню, ведь был очень рослый и блондин.
— Да, да, действительно, рослый и блондин. Кто же ты? Не Коротун ли из листопрокатного цеха?
— Нет, не Коротун. Я тебя не буду мучить, Дора Марковна. Я, Ханин, Лева Ханин.
— Левка Ханин, из конструкторского? Ты порядочно изменился, но теперь я вижу, что это на самом деле ты. Меня подвела твоя шевелюра… Я хочу сказать, прежняя шевелюра… Мы тебя тут часто вспоминали. Ты тогда уехал, а изобретение Рыбкина повисло в воздухе, ты же пообещал помочь ему.
— Это ты как раз запомнила? — засмеялся Лев Борисович. Он снова видел перед собой прежнюю Дору, которая не отступает, пока не реализует новшества своего БРИЗа. — Ты работаешь все там же?
— Ну да, в БРИЗе.
— Как поживает Иона Шепович?
Будто черное облако опустилось на загорелое лицо Доры Марковны, морщинки на лбу стали глубже, губы задрожали.
— Нету больше Иона Шеповича. Уже два года… У него было два инфаркта, а третий… Меня не было дома. Опоздала. Его похоронили здесь, на поселковом кладбище, рядом с отцом…
Лев Борисович подумал о том, что в течение многих лет он не написал своему другу Ионе Шеповичу ни одного письма, все откладывал, надеялся, что когда-нибудь они встретятся и тогда уже вдоволь поговорят обо всем…
После бессонной ночи в самолете, затем знакомства со своим новым местожительством — городком, после ходьбы здесь, по поселку, после множества впечатлений, которые у него в течение дня ежеминутно прибавлялись, он все-таки весь день мало ощущал усталость. Очень усталым, утомленным он почувствовал себя лишь теперь. Усталость навалилась такая, что ему стало трудно стоять на ногах. Даже закружилась голова. Многочисленные вопросы, которые Лев Борисович намерен был задать Доре Марковне о жизни в поселке, об общих знакомых, остались при нем. Дальнейший разговор состоял лишь из коротких, обрывистых фраз.
— Дети здоровы?
— Да. Старшая вышла замуж. Парень держит экзамены в университет… Ну, а ты? — спросила Дора Марковна. — Ты, кажется, живешь в Москве?
— Теперь я живу здесь. С сегодняшнего дня.
— Пришел посмотреть завод?
— Не только посмотреть. У меня тут важное дело. Я буду у вас частым гостем. Дай я немного помогу тебе, — протянул он руку к кошелке, хотя чувствовал, что теперь не в силах нести даже и такой незначительный груз.
— Спасибо, мне не тяжело. Возьми апельсин.
— Я ими наелся в Москве.
— Возьми, говорят тебе! — настаивала Дора Марковна так, как только она это умела.
Он вынужден был взять апельсин. Они попрощались, Дора Марковна пошла к итээровскому дому, а он вернулся обратно. Ему хотелось зайти на завод, но у самых заводских ворот он передумал, решил отложить посещение на другой раз. Он слишком устал, чтобы шагать теперь по огромной заводской территории. Нашел такси и поехал домой — в городок.
ДВА БРАТА
Такие душные вечера возможны только в Ашхабаде или в Ташкенте. Откуда они взялись здесь, в Сибири? У Льва Борисовича, в его номере «люкс», раскрыты окна, но нет ни ветерка, ни шороха. Перед входом в гостиницу, на скамьях вокруг огромной цветочной клумбы, сидят счастливые родители, дети которых поступили в университет. Они гонят от себя комаров и в благодушном настроении толкуют обо всем на свете, но главным образом об университете, с которым они отныне уже будто породнились. Слова «абитуриент», «профессура», «лекции», «деканат», «физмат», «стипендия» легко и просто соскальзывают с их языка, словно они родились с ними.