В булочной на круглых вертушках-полочках — россыпи всевозможных хлебных изделий. Покупатели, особенно покупательницы, вилками прощупывают батоны, булочки, точно пульс у больного, — они ищут посвежее, а я беру то, что лежит под рукой. Мне просто совестно заподозрить в каком-нибудь из этих пышных духовитых батонов, бородинских, рижских, московских чудесных хлебцев, аппетитных хал и калорийных булочек черствую душу, каменное сердце.
Послушай же, дорогая Поля, занятную историю. Недавно у этих самых хлебных полок мне посчастливилось иметь интересную встречу, о которой должен тебе рассказать. Мое внимание привлекла полная, в летах, дама с двойным или даже тройным подбородком. Она уже успела перещупать вилкой с десяток батонов и столько же хал, но все забраковала, а на полку как из рога изобилия сыпались новые и новые булки. Наконец она нашла желанный батон и желанную халу и направилась с ними к кассирше. Я пошел следом за ней, вместе мы остановились у столика, где она принялась укладывать в кошелку свою покупку. У меня есть одно, по-моему, неплохое свойство — я запоминаю лица. Пусть даже пройдут годы и годы, а увижу — живо вспомню. Здесь, в Сибири, мне в этом отношении здорово везет, часто встречаю знакомых. И эту женщину я тоже узнал, хотя разница между той, которую я теперь увидел, и тем худеньким существом, которое я лицезрел много лет назад, была огромной. Но, случайно поймав ее взгляд, я вспомнил о ней. Глаза у людей не так уж резко меняются, в основном остаются такими же, независимо от того, довольствуется ли человек черным сухариком или ест халу даже в будний день.
— Не пришлось ли вам когда-нибудь проживать в городе Пржевальске? — спросил я ее, поборов некоторое смущение.
— Да, я там жила, — подтвердила она.
— Значит, не ошибся… В таком случае вы, вероятно, помните пржевальские булочки? — продолжал я свои расспросы.
— Булочки, что за булочки? — уставилась она на меня в полном недоумении.
А я, между тем, мысленно перенесся на много лет назад, к тому времени, когда после ранения на фронте я некоторое время находился в Пржевальске — далеком тыловом городе, у озера Иссык-Куль. Там чудесный горный воздух и дышится легко. Вероятно, поэтому тамошние жители имели особенный, завидный аппетит, пайка хлеба никому не хватало, и у хлебного магазина на центральной улице, неподалеку от военкомата, всегда толпились люди и было очень оживленно. Запах ржаного хлеба притягивал гораздо сильнее, чем запахи кипарисов и каштанов в городском парке.
Как-то вечером у этого магазина выстроилась длинная очередь, и с каждой минутой она становилась все больше. Давали «коммерческие» белые булочки, без талонов, просто за деньги. Тесно прижатая к дверям булочной, стояла худенькая девушка с болезненно красным, разгоряченным лицом, казалось, вся кровь, до одной капли, у нее прилила к щекам. Бедняжке никак не удавалось проникнуть внутрь, к желанной стойке, приблизиться к благословенным рукам продавщицы, дающим эти манящие булочки. Девушка не только не продвигалась поближе к цели, а, наоборот, удалялась от нее, отталкиваемая назад другими, более расторопными покупателями. Между тем, уже объявили, что булочки на исходе, — может быть, еще хватит человек на двадцать, не больше. Девушка совсем расстроилась. Я почему-то наблюдал за ней. Чем-то меня тронуло это худенькое, угловатое и слабое существо. Я решил взять для нее булку без очереди, используя льготные права раненого солдата. На моей гимнастерке была желтая нашивка — знак того, что я раненый. Когда я протиснулся вперед и протянул руку за белой, свеженькой, бледной сверху и подгоревшей снизу, заветной сайкой, ни одна душа в очереди не выразила недовольства. Я вышел со своим сокровищем из магазина на улицу. Девушка еще не оставила свои позиции, а все стояла и чего-то ждала… Наконец каблучки ее деревянных колодок застучали по тротуару. Тогда я поравнялся с ней и довольно неуклюже, нескладно, молча сунул хлебец ей в руку.
— А вам самим не нужно? — с удивлением посмотрела она на меня и торопливо стала рыться в своем кошельке.
— Я привык есть только белоснежную халу, а эти сайки не из первосортной муки и, значит, не для солдатского желудка, — отделался я шуткой.
— Вы смеетесь надо мной, — сказала она. — Но, поверьте, я никогда бы не взяла у вас, если бы не мой больной отец, — ему нельзя есть черный хлеб…
На этом мы и расстались и больше не виделись.
— Помните пржевальские булочки? — теперь, при этой неожиданной встрече, спросил я еще раз, и ответ ее просто ошеломил меня.