— Пал Палыча.
— Дочка, что ли?
— Нет, — сказала она.
Грязи больше не было, они шли по асфальту, возле большого темного дома. Потом зажглось электричество, огромные корпуса осветились, и старик значительно сказал:
— Сама бывшая Нерыдаевка.
Он дошел с Антониной до угла и, показав ей, куда идти дальше, исчез.
В сенях было темно. Она долго шарила рукой по ободранному войлоку. Наконец дверь открыл кто-то изнутри, столкнулся с Антониной, испуганно выругался и побежал во тьму. Она вошла в комнату. Спиной к ней стоял большой, широкоплечий человек в донельзя грязной кожанке и кричал по телефону. Девушка в зеленом берете выжимала на себе мокрую суконную юбку. Антонина спросила у девушки, где можно найти Пал Палыча, девушка ответила, что никого здесь толком не знает, и опять принялась за свою юбку. Хлопнула дверь — вбежал толстый, круглолицый парень, оглянулся и опять убежал.
Девушка улыбнулась.
— Тройка? — спрашивал широкоплечий. — Мне тройку надо! Тройка?
Дверь опять отворилась — в комнату несли ящики, мешки, бунты электрического провода. Человек повернулся от телефона и раздраженно крикнул:
— Дайте сюда Сивчука, где его носит?
Сивчуком оказался тот старик, который показывал Антонине дорогу на массив. Человека в кожанке звали Сидоров, он был директором массива, о нем Пал Палыч не раз вспоминал.
Видимо, ни до кого не дозвонившись, Сидоров велел девушке в берете дежурить у телефона и ушел. Девушка поглядела ему вслед, потом поставила один из столов на бок, спряталась за него, сняла там свою юбку и принялась ее выжимать. Антонине стало весело.
— Ну как, — спросила она, — получается?
— Получается, — ответила девушка, — только плохо.
Антонина подошла к ней и предложила помочь… Потом они познакомились. Девушку звали Женей. Больше она ничего про себя не сказала.
— Что тут делается? — спросила Антонина.
— Ждут наводнения, — ответила девушка, — вода поднимается поминутно.
Вскоре в контору забежал Пал Палыч. Плащ и еда растрогали его. Он угостил бутербродом Женю, велел Антонине ждать его и ушел.
Антонина и Женя разговорились. Оказалось, что Женя — жена Сидорова, что она врач и что на массиве первый раз.
— Дело тут очень интересное, — говорила она, — вы ничего не слышали?
— Нет, — почему-то растерявшись, сказала Антонина.
— Это огромный жилищный массив, — говорила Женя, — несколько корпусов. Все это сейчас обсаживается деревьями, пустырь знаменитый Нерыдаевский, слышали?
— Слышала.
— Вот этот пустырь превращается в парк. Будет озеро — проточное, его соединят с Невой, будет театр, звуковое кино, ночной санаторий, — ведь тут очень хорошо, знаете, песчаная почва, отлично принимаются хвойные деревья, воздух будет здоровый… Ну, что еще? — Она вынула коробку папирос и протянула Антонине: — Курите?
— Нет, спасибо.
Женя закурила.
— Неужели ваш отец ничего вам не рассказывал? — спросила она.
— Он не отец.
— Ну, все равно, неужели не говорил?
— Нет.
— Странно.
— А что тут еще будет? — спросила Антонина.
— Да много еще. Ну, столовая, колоссальное предприятие, ясли, детский очаг, прачечные… Очень интересное дело…
— Когда же это все будет? — спросила Антонина.
— Не скоро еще, но будет.
— Лет через двадцать?
— Скорее.
— А может быть, позже?
— Нет, не позже.
В половине одиннадцатого на Нерыдаевку пошла Нева. Вода хлынула сразу — одной огромной и плоской волной, мелко заплескалась, запела водоворотами, закружилась в лежнях, наполнила выбоины, подняла и понесла прочь щепу, не угнанную ветром. С глухим стуком понеслись по пустырю бревна, пустые бочки и творила, козлы, доски… Ветер рвал все сильнее.
Женя и Антонина стояли в дверях маленького здания конторы и с испугом следили за все прибывающей водой.
— Вы в каком этаже живете? — спросила Женя. — Мы — высоко.
— Мы — тоже.
— Может быть, пойдем, поможем? — вдруг сказала Женя. — Что мы тут сидим у телефона, а?
— Пойдем.
Они спустились с крыльца в холодную, почти ледяную воду и первое время шли, взявшись за руки. Обеих била дрожь — и от страха, и от холода.
В густой, как вакса, тьме, в воющем ветре, по колени в воде, среди взбесившихся бревен, досок, бочек, при свете смоляных пожарных факелов, люди ловили наиболее ценное из строительных материалов и гнали в старые конюшни, как живое и норовистое. У ворот конюшни стоял старший дворник массива Зундель Егудкин, багром подталкивал все, что плыло к нему, и зло кричал:
— Гей до дому, нехай ты лопнешь!