— Не знаю, — сказала Антонина, — я мало ездила.
— А я много, я до черта много ездил… Я всю Россию исколесил. Что вы так смотрите? — спросил он. — Чего уставились?
— Я только сейчас поняла, — спокойно ответила она, — что вы мне предлагаете…
— Ну? — спросил он быстро и деловито.
Она не выдержала и улыбнулась.
— Вы — чудак, — сказала она.
Капилицын тоже улыбнулся.
— Ну, не надо, не надо, — сказал он, — но поужинать со мной вы пойдете?
— Пойду.
— Тогда одевайтесь.
Пока она выбирала в шкафу платье, он обнял ее и поцеловал несколько раз в лицо.
— Я вас побью, — сказала она, высвободившись, — ведь это просто противно.
Он привез ее в тот же ресторан, в котором она ужинала несколько лет назад с Аркадием Осиповичем. Теперь тут поубавилось народу и было значительно больше иностранцев, чем тогда. Как только они вошли в зал, ей стало грустно, и она принялась вспоминать обо всем прошедшем с той нежностью и теплотою в душе, которая рождается только тогда, когда думаешь именно о прошедшем.
— Вино будем пить? — спросил Капилицын.
— Ну конечно, — ответила она, думая об Аркадии Осиповиче и о Рае, — конечно, будем, и много…
По-прежнему тут стояли круглые столики — поменьше и побольше, так же светло горели люстры, так же свежо и весело пахло, так же танцевали — точно она была тут вчера, а не много лет назад.
Подошел метрдотель. Ей стало смешно и обидно при мысли о том, что Пал Палыч тоже так подходил и почтительно ждал, кока посетители выберут кушанье, и так же, вероятно, организовывал хлопоты и суету — чтобы тащили маленький столик, чтобы вдруг кто-то куда-то побежал или испуганно и быстро сказал: «Слушаюсь!»
Потом Капилицын ей что-то длинно и весело рассказывал, а она кивала головой, нарочно улыбаясь, и не слушала, думала о своем; под грустную музыку ей приятно было думать о том, что все ее несчастья из-за безнадежной любви к Аркадию Осиповичу, что из-за него так сложилась ее судьба, что если бы он… «Ах, вздор, — вдруг решила она и выпила большую рюмку водки, — вздор, вздор».
Ей сделалось тепло и легко, она с удовольствием слушала и не понимала Капилицына, с удовольствием ела, с удовольствием пила вкусное подогретое вино. Капилицын сказал, что она пьяница, она засмеялась и предложила танцевать. Он удивленно поглядел на нее и согласился. Он танцевал умело, с ним было покойно и весело, иногда потухал свет, и по залу начинал шарить луч прожектора, она смеялась и щурилась, когда луч попадал ей в глаза, или вовсе закрывала глаза и танцевала в красной, веселой тьме, среди шарканья подошв, запаха горячих женских тел и духов.
После каждого танца Капилицын почтительно целовал ее руку и пропускал вперед; ей было весело, просто и легко.
— Вы знаете, — говорил он, — все-таки женщина — это замечательно… Вот ведь за границей мужчина приглашает женщину в ресторан, и ничего ему от женщины не надо — решительно ничего, ему просто приятно ее общество, понимаете, ему приятна ее красота…
Антонина побледнела и откинулась назад в кресле.
— Что вы? — спросил он.
Она не ответила.
По проходу, меж столиков, неторопливо и устало шел Аркадий Осипович.
— Что с вами? — опять спросил Капилицын.
Аркадий Осипович был уже совсем близко. Вот он поравнялся со столиком, за которым она сидела, вот он миновал его. Антонина не выдержала и окликнула. Он оглянулся, морщась, как от головной боли. Она сделала ему знак рукой и замерла, ожидая. Он подошел к ее креслу.
— Не помните? — спросила Антонина.
— Помню, — ответил он спокойно и поцеловал ее руку. Потом улыбнулся. — Помню, как же! Ах, как вы выросли.
Официант ловко подкатил под него кресло, но он не садился и все смотрел на Антонину.
— И похорошели, похорошели, — медленно, любующимся голосом говорил он, — совсем взрослая…
Взглянув на Капилицына, он попросил познакомить его с ним и, только познакомившись, сел.
— Это ваш муж? — спросил он ласково.
— Нет, — ответила она и слегка покраснела.
Ему принесли ужин, он ел медленно ж неохотно и так же неохотно пил.
— А вы замужем? — вдруг спросил он.
— Да, — сказала она, — у меня уже сын.
Аркадий Осипович смотрел на нее серьезно, без улыбки. Капилицын сидел отвернувшись, курил.
— Да, сколько же времени прошло, — заговорил Аркадий Осипович. — Много! Очень много, очень. Я постарел. И устал, устал… — Он дотронулся ладонью до лба, и жест этот вдруг показался Антонине неестественным. Она отвела глаза, чтобы не видеть, — ей стало почти до слез обидно, — но он наклонился к ней и сказал, что думал о ней часто и подолгу.