— Обиделся, — сказала Рая.
Официант принес никелированное ведро со льдом. Во льду стояли две бутылки вина, Рая посмотрела на Антонину и опустила глаза.
— Ешьте икру! — велел девочкам Аркадий Осипович. — Вот эдак! На поджаренный хлеб масла, а потом икры, да побольше.
Чужой официант в эту секунду положил перед артистом записку. Аркадий Осипович прочитал и сказал неожиданно жестким, почти железным голосом:
— Ответа не будет!
Сложил записку вроде бы конвертиком, с удовольствием разорвал на четыре части и выругался:
— Скотина!
— Кто это — скотина? — поинтересовалась Рая. Она всегда обо всем, спрашивала, такая уж у нее была привычка.
— Некий иностранный подданный, по фамилии Бройтигам, — медленно прихлебывая нарзан, ответил Аркадий Осипович. — Концессионер, директор-распорядитель, спекулянт и международный жулик. Отто Вильгельмович. Занимается скупкой жира, кишок, рогов, копыт, устраивает комбинации с альбумином и, на досуге, устраивает турне русских артистов за границу. Замучил меня всякими предложениями. Вы понимаете?
Он разговаривал с ними, как с равными, и это было так прекрасно, что Антонина даже задохнулась от счастья. Его враг был и ее врагом — этот отвратительный Бройтигам, — вот он сидел один за большим круглым столом и ел один, пил один, и курил сигару один, — тот самый Бройтигам, который даже не приехал на похороны Никодима Петровича, тот самый Отто Вильгельмович, на которого папа работал и который даже не поинтересовался, как живет дочка его умершего служащего. «Ответа не будет!» — великолепно сказано. «И я так скажу когда-нибудь! — думала Антонина. — Непременно скажу: не будет ответа!»
— Налить вам вина, девочки? — спросил Аркадий Осипович.
— Ответа не будет! — неожиданно для себя вслух произнесла Антонина и сконфуженно поправилась: — Пожалуйста. Простите, это я нечаянно…
— Что ж, пить так пить! — произнесла Рая. — Где-то я слышала — пей за столом, а не за столбом.
Все было очень вкусно, Аркадий Осипович рассказывал веселые и смешные истории, печально и красиво играла музыка, порою электричество гасло, и тогда зал и столики освещались прожекторами или особым, повешенным на потолке зеркальным шаром, который отражал и разбрасывал пятнами направленный на него луч прожектора.
— Смотри, звезды, — вдруг крикнула Рая.
— Где?
— Да на потолке.
Стеклянный потолок действительно был покрыт маленькими электрическими звездами.
— Вот оригинально, — сказала Рая? — правда, оригинально, Аркадий Осипович.
— Ничего.
— Не ничего, а именно оригинально, — заспорила Рая, — очень оригинально и очень красиво.
Они выпили по три рюмки вина и как-то сразу опьянели. Все показалось им простым и легким. Если бы их сейчас пригласили танцевать, они непременно отправились бы и показали себя как следует.
— А что? — говорила Рая. — Вон та, в лиловом, видишь как танцует? Как корова на льду. И все с ужимками. Наша Чапурная — и та лучше.
— Лучше, — согласилась Антонина. Ей стало грустно.
«Наташа Шевцова, — думала она, — он любит ее до сих пор. Она красивая, а я нет. Она умная, а я нет. Он любит ее, а не меня. И все. Наташу. А я Тоня. Шевцову. А я Старосельская. Я Тоня Старосельская, а она Наташа Шевцова. И все. Вот какой он грустный, хороший и усталый. Он, наверное, о ней думает. И вина он много выпил, не надо ему столько пить. Какой красивый у него галстук — скромный, красивый. И как он красиво пьет, ест мало. Совсем мало ест. Сам большой, много работает, а ест мало. И любит Наташу Шевцову».
— Послушайте, Аркадий Осипович, — неожиданно для себя сказала она и положила на рукав его пиджака свою смуглую руку, — не надо так задумываться!
— Я и не задумываюсь, — точно проснувшись, сказал он, — так просто…
— Неправда, задумались…
— Ну, задумался, — грустно согласился он.
— Вот и не надо, — блеснув глазами, сказала Антонина, — не надо, не надо. Вернется к вам Наташа Шевцова и будет вас любить как… — она запнулась, — как надо, и все будет очень хорошо…
— А я не хочу, чтобы она ко мне возвращалась.
— Неправда, хотите!
— Так ведь оттого, что я хочу, она не вернется?
— Непременно, обязательно вернется. И все будет очень хорошо.
Несколько секунд он молча смотрел на Антонину злыми глазами, потом вдруг наклонился и быстро поцеловал ее руку, точно клюнул. Она отвернулась.
«За Наташу поцеловал, — думала она, — за Наташу Шевцову».