Она ничего не видела — слезы застелили ей глаза.
«Автомобиль, — кусая губы, думала Антонина, — театр, артисты, сорти-де-баль, какая я глупая, какая ужасно глупая. Не надо мне ничего. Пусть он не будет артистом. Пусть он будет шарманщиком. Пусть он ничем не будет. Пусть он целый день ест и спит. Пусть… Я буду работать. Пусть умрет Наташа Шевцова».
С ужасом она поглядела на него — ей показалось, что она вслух пожелала смерти Наташе. Он что-то говорил, его губы шевелились, но она не слышала слов.
— Что вы говорите, Аркадий Осипович?
— Я говорю, что еду завтра.
— Уедете завтра, — повторила она, еще не понимая смысла этих слов, — уедете завтра… А как же я? Ведь я люблю вас.
Он не расслышал и нагнулся к ней.
— «Где небо южное так сине, — подпевала оркестру Рая, — где женщины как на картине…»
— Я люблю вас, — повторила Антонина, но он опять не расслышал.
— Что?
— Я сказала, — едва шевеля губами, промолвила она, — что очень жаль, раз вы уезжаете…
— Нет, вы не то сказали.
— То, — подтвердила она.
— «Она плясала с ним в таверне, — мурлыкала Рая, — для пьяной и разгульной черни манящее танго».
— Какое, какое? — спросил артист.
— Манящее, — сказала Рая. — А что? Очень просто — манящее. Как вам все не нравится, прямо удивительно.
Аркадий Осипович засмеялся, а Рая обиделась.
— Мне все нравится, — сказал он, — чего вы сердитесь? Ешьте лучше сладкое.
Сладкое было необыкновенным; сверху горячее, даже с поджаренной, хрустящей корочкой, а внутри мороженое.
— Ничего не понимаю, — волновалась Рая, — как это делается, Аркадий Осипович, вы не знаете?
— Не знаю.
Скрипя остроносыми лакированными туфлями, держа сигару в коротких пальцах, к ним вдруг подошел Бройтигам, одной головой поклонился девочкам и сказал Аркадию Осиповичу:
— Берлин, Гамбург, Дрезден, Мюнхен и Кельн, дорогой друг, это серьезное предложение. Есть возможность поездки и по Скандинавии…
— Оставьте меня, наконец, в покое.
Бройтигам улыбнулся и пошел к двери.
Пока Аркадий Осипович расплачивался, Рая, наклонившись к Антонининому уху и обдавая ее горячим дыханием, шептала:
— А я слышала, слышала, слышала, я все слышала. «Я люблю вас», — а он не слышал. Куры строила, куры строила, а я как будто бы пела, а на самом деле все слышала, как ты ему в любви признавалась. И не стыдно? Давай еще винца выпьем? — внезапно предложила она, — видишь, в бутылке осталось.
— Вижу.
— Выпьем?
— Неловко как-то.
— А чего неловко? — Она быстро разлила оставшееся вино в два бокала, чокнулась, выпила и допела: — «Где женщины как на картине, там Джо влюбился в Кло».
— Веселая барышня, — сказал официант.
— Живешь только один раз в жизни, — произнесла Рая, — выпейте с нами, дяденька.
Аркадий Осипович покачал головой и налил Оглы рюмку коньяку. Старик выпил, утерся рукой, как кошка лапой, поблагодарил и убежал.
Когда они вышли, у подъезда стоял большой синий автомобиль.
— Садитесь, — сказал артист и открыл дверцу.
Рая даже вскрикнула от восторга.
— Вот так номер, — бормотала она, усаживаясь, — вот это номер так номер!
Аркадий Осипович развез их обеих по домам и записал адрес Антонины.
Она долго стояла на улице, когда автомобиль уехал, и смотрела ему вслед, туда, где скрылся красный сигнал.
Дома она поставила розы в воду, легла в постель, укрылась с головой и прижала к губам, то место руки, которое поцеловал Аркадий Осипович.
13. Взял и уехал…
Весна наступила ночью.
Открыв форточку, Антонина просунула голову наружу и, глядя во тьму, долго слушала непонятный и тихий шорох, позванивающее журчание, быструю, торопливую капель и далекий грохот ломовиков по обтаявшим булыжникам.
За дверью храпел Пюльканем.
На столе, в банке от варенья, неправдоподобно пышные и величественные для этой кафельной кухни, осыпались чайные розы.
Не заснув ни на минуту, утром Антонина умылась, выпила свернувшегося молока, напудрила нос и, щуря красные глаза, вышла на залитую солнцем улицу.
Все поезда из Ленинграда уходили вечером — так ей сказал курносый старик в справочном бюро. Чтобы как-нибудь убить время, она купила себе самый дешевый билет в цирк, но все представление продремала, опершись спиной на какой-то столбик и подняв воротник.
Есть ей не хотелось.
Когда она вышла из цирка, спускался розовый, холодный и печальный вечер. По небу летели облака, похожие на всадников. Орали газетчики и продавцы ирисок. Опять подморозило…