Пообедав в скромном ресторанчике (он не любил швырять впустую деньги), Скворцов расплачивался по счету и, прибавив ровно десять процентов на чай, уходил. Уже запирались магазины. По ровному асфальту покойно и солидно шипели автомобильные шины. Он шел с покупками, попыхивая черной дешевой сигаркой, щурился на рекламы, на огромные автобусы с империалами, на трамваи, иные, чем дома, на таксомоторы. В трамваях можно было курить, и он непременно курил. В кинематографе перед креслами стояли столики, и официанты в форменных кепи потчевали едой и напитками. Он ел опять, пил газированную сладкую воду и одобрительно смотрел на экран, улыбаясь в смешных местах и иронически щелкая языком в трагических.
Потом, встретившись с девушкой в условленном месте, он легко, как старую знакомую, брал ее под руку, улыбался и, близко заглядывая ей в глаза, выражающие любезную готовность, заводил тот особый торопливый и голодный разговор, состоящий больше из знаков, чем из слов, которым обычно разговаривают моряки в чужих портах с женщинами. Девушка кивала, улыбалась, говорила какие-то слова и опять улыбалась. Скворцов проделывал то же, но, чем дальше, тем менее оживленно. Происходило это потому, что, как только он встречался с девушкой, настроение его начинало резко падать. Обедая, расхаживая по магазинам, разглядывая витрины, он не делал ничего предосудительного ни с точки зрения команды своего корабля, ни тем более со своей точки зрения, он просто покупал вещи и осматривал город. Это делали все, с той только разницей, что он ходил один, а они — компанией. Что же касалось женщин, то на это у советских моряков, находящихся на чужой территории, были свои неписаные, но жесткие законы, и Скворцов, отлично зная их, все же не мог отказаться от того, что считалось подлостью, позорящей звание советского моряка, и решительно запрещалось.
Нередко, фланируя по центральным улицам городов, он встречал ребят со своего корабля. Случалось так, что он встречал их один, но он мог встретить их, идя с женщиной, и этого он боялся пуще всего на свете.
Отказаться же от женщин он не мог.
Ему нравились их чистенькие комнатки с белыми девичьими постелями, с цветами в вазах, с ширмочками, с ловко задергивающимися шторами, нравились вышитые коврики, красивые шелковые халатики, готовность, написанная на лицах, нравилось то, что они служили, и то, что в них была какая-то беспомощная стыдливость, то, что они были чисто и хорошо одеты и говорили на прощанье, чтобы он приезжал еще… Он любил ездить с ними в такси и в ресторане целовать им руки через стол, любил раскланиваться и никогда ничего не позволял себе такого, что было бы невежливо, или грубо, или некрасиво с его точки зрения. Он как бы смотрел на себя со стороны и радовался, что все так хорошо получается. Ему казалось, что его нельзя отличить от любого обладателя чековой книжки, сидящего в кафе со своей девушкой, и был почти счастлив. Больше же всего нравилась ему здесь простота купли-продажи. Все можно было купить за наличные деньги, все делалось просто, все походило на автоматы, выбрасывающие за деньги конфету. Опустил монету — получил молча, без глупых слов, без сложностей то, что тебе требуется: сигарету, жевательную резинку, автомобиль, дом, любовь…