— Пойдешь за доктором, — приказал Скворцов, — моментально.
— Можно, — согласился Барабуха.
Пока старуха раздевала и укладывала Антонину, Скворцов еще раз сбегал в ее комнату и в охапке принес все оставшиеся вещи.
Доктор пришел в четвертом часу ночи. Антонина лежала тихая, с расчесанными косами, укрытая шелковым великолепным одеялом. Возле нее в качалке дремала старуха Анна Ефимовна.
— Ну, что такое? — с неудовольствием спросил доктор.
Анна Ефимовна засуетилась. Доктор присел на край дивана и заговорил со Скворцовым, как с мужем больной. Это был маленький, впалогрудый человек с землистым лицом и злыми губами. Он глядел на Скворцова в упор и спрашивал. Потом он приступил к осмотру.
— Снимите с нее рубашку, — приказал доктор.
Скворцов не отвернулся даже после того, как Анна Ефимовна сердито замахала ему рукой. Он не хотел и не мог отвернуться. Он непременно должен был видеть.
Анна Ефимовна подоткнула под спину Антонины две подушки, загородила лампу коробкой от табака и заслонила Антонину своим телом.
Скворцов шагнул вбок, но опять ничего не увидел, потому что доктор со стетоскопом наклонился над Антониной.
Тогда он достал из шкафа коньяк и выпил.
— Папа, — тихо позвала Антонина, — папа, пить…
У нее оказалось крупозное воспаление легких. Пока доктор писал рецепт и распоряжался об уходе за ней, она тихо просила:
— Пить, пить, пить!
Анна Ефимовна всхлипнула и напоила ее теплой водой из стакана. Доктор встал. Скворцов вынул из бумажника пять рублей и протянул доктору.
Доктор скривил губы и сказал, что за ночной визит он берет десять.
— А я плачу пять, — строго сказал Скворцов, — или совсем ничего не плачу.
Доктор презрительно улыбнулся, взял деньги и ушел не попрощавшись. Анна Ефимовна стояла возле дивана красная и злая. Скворцов, улыбаясь, смотрел на нее.
— Принципиальный ты, Леня, — сказала старуха, — страшно даже на тебя глядеть. Была б я твоей матерью…
Она всхлипнула, как давеча, и, отвернувшись к Антонине, укрыла ее одеялом до подбородка.
Барабуха дремал у двери. Скворцов разбудил его и велел проваливать.
— Можно, — сказал Барабуха и лениво поднялся.
Скворцов запер за ним двери и постелил себе на полу, за шкафом. Улегшись, он закурил, но Анна Ефимовна прогнала его курить на кухню. Он покорно вышел.
— А говорите — принципиальный, — сказал он, — не знаете вы меня, Анна Ефимовна.
— И не хочу знать, — ответила старуха.
— Напрасно. Я человек неплохой.
Старуха молчала.
Засыпая, он слышал, как Антонина просила пить, и ему казалось, что он лежит в лесу, и птицы кричат над ним:
— Пить, пить, пить!..
На следующий день Скворцов позвал другого врача. Врач сказал, что положение серьезно. Антонина посерела, нос у нее заострился, веки стали темными, почти коричневыми, губы потрескались. До самого вечера она бредила. Скворцов не пошел в порт.
Вечером температура резко упала.
Анна Ефимовна обрадовалась, но врач стал еще серьезнее, чем был, и послал Барабуху к себе домой с запиской. Барабуха долго не возвращался. Врач считал пульс Антонины и заметно нервничал. Анна Ефимовна вдруг в голос заплакала и ушла в кухню.
— Чего вы? — огрызнулся Скворцов.
Она с ненавистью поглядела на него, но промолчала.
Позвонили. Он впустил Барабуху, матерно обругал его за опоздание и отнес врачу шприц и камфару.
В комнате было тихо, полутемно и душно. Врач сидел у дивана.
— Ну как? — спросил Скворцов.
— Плохо, — ответил врач и коснулся руки Скворцова пальцем, — надо быть готовым.
Скворцов опять ушел в кухню. Там Барабуха жевал хлеб.
— Что? — спросил он и кивнул на дверь.
— Надо быть готовым! — ответил Скворцов и, вздохнув, стал жарить себе яичницу с сыром и ветчиной.
— Молодая такая, и вот… — вздохнул Барабуха.
— Анна Ефимовна, вы опять перец куда-то запихали! — рассердился Скворцов.
Она подала ему перечницу и ушла к Антонине.
— Так как сделаемся с тем клиентом в отношении марафета? — спросил Барабуха. — Человек ожидает, неудобно.
— Цена — прежняя, — нюхая яичницу, ответил Скворцов.
— Они желали бы…
— А у меня нынче не такое настроение, чтобы торговаться! — огрызнулся Скворцов. — И проваливай отсюда, хватит кислород портить…
Утром Антонина открыла глаза и посмотрела в потолок. Там, наверху, было чисто и голубовато, как снег. Это так утомило ее, что она глубоко вздохнула и опять забылась.