Я никогда не любил грозу. Отвратительная погода – всё гремит, сверкает и льёт дождь. А летать в грозу ещё хуже – перья намокают и тяжелеют, даром, что я альбатрос.
Хуже погоды не существует, в самом деле.
Я поднялся выше, чтобы лететь над тучами, и хоть немного не мокнуть. Пока я доберусь до границы, испытаю много неприятных минут.
Граница между реальностями всегда виделась мне очень чётко. Ровная линия в небе, которую можно было бы подцепить птичьей лапой или когтём, и словно на струне, сыграть весёлую песенку.
Весёлую песенку умирающих миров.
Это бы даже показалось весёлым, если бы не было таким катастрофически ужасным.
Я старательно развлекал себя аллегориями, чтобы не думать о главном. Возможно, госпожа уже сталкивалась с таким, но я впервые. Бесцветные альбиносы всегда нравились Тьме, и она пожирала их своими челюстями. Что ж, теперь и эта Реальность знакомится с загребущими лапами этого создания?
На самом деле я их не делил. Реальности, в смысле. После того, как я обрел способность оборачиваться в альбатроса, я стал иначе смотреть на миры, которые не должны были никогда соприкоснуться. Но что-то соединило их – два разных мира, две далёкие друг от друга планеты, в сотнях световых лет друг от друга.
Про световые годы мне рассказывал Командир. Он вообще очень много знает об этом. Я уверен, он бы никогда не стал Командиром Гамидов, если бы не был так умён и силён.
Хотя, что это я. Командир заслуживает своей должности.
Тьма не умеет ходить между мирами. Вообще, мало кто из того мира ходит, это если совсем точно. Но те, кто умеют это делать, никоим образом не принадлежат никакому из этих миров всецело. Скорее, они принадлежат обоим мирам понемногу.
Я рассуждал и раздумывал, намахивая крыльями километры. Скоро граница, натянутая и острая, которую не чувствуешь, пока ты человек. Но волшебные существа, типа меня, в которых есть капелька необъяснимой магии, которой напитан тот мир, чувствуют эту границу так, как чувствуешь упругий хлёсткий воздух в арках между домами.
Или даже в тоннелях.
Её не видно, но её чувствуешь, и словно преодолеваешь сопротивление, когда пересекаешь эту грань.
Граница уже была в зоне видимости, когда я понял, что там, дома, сияет яркое закатное солнце. Это было прекрасно – плавный переход из бури в алый закат притягивал взгляд, и я почти не ощутил перехода.
И уже здесь, приближаясь к материку, я начал обдумывать, как мне лучше рассказать Хорусу обо всём. О Хельге, о её предчувствиях, об исчезновениях, о том, как странно пахнет воздух в местах, где раньше существовал человек, а теперь его там больше нет.
Пространство – это такая штука, которая предполагает, что в нём что-то должно находиться. Хотя бы просто воздух, пустое место, ничего. Но там, где исчезли тела, пахло чем-то сладковатым.
Так пахнет смерть, или даже, погибель. Что-то, что всегда присутствует там, где есть жизнь, а потом на её месте образуется смерть.
Очень странный и пугающий запах, от которого по спине непреднамеренно бегут мурашки, и холодеет кожа на груди.
Я уже видел императорскую башню, но всё равно мне было очень неприятно. Я представлял, как я рассказываю Императору всё, даже про запах, который мне чудился, и видел, как хмурится его лоб, как сужаются глаза, и как его голос становится хриплым.
Он стал таким после того, как эта женщина сломала его сердце. Уничтожила доброго, спокойного и любящего правителя, и оставила только половину – оболочку, которая поддерживает жизнь в тлеющем сердце императора.
Я всегда очень жалел Хоруса. Он был горяч, своенравен, и, конечно, очень силён. Ключевое слово: был. Теперь же Светью фактически правили кланы, а Император только помогал.
Успешный менеджер, если говорить словами другого мира.
Хорус старался, превозмогая себя, и я видел, как ему больно. Неужели любовь способна на такое?
И так ли сильно та женщина любила Императора?
Я приземлился на крыше башни, обратившись в прыжке. Для оборотней превращение – это такой же естественный процесс, как и дыхание. Но не для меня. С самого начала, когда я согласился на испытания, я чувствовал в мгновения переворота сильнейшую боль. Хорошо, что превращение – это мгновение.
Мгновение, в которое мир вокруг меня смазывается в сплошное пятно без цвета и запаха, когда боль настолько пронизывает меня, что я перестаю понимать, где я и кто я.
Это ощущение сразу же проходит, стоит мне обрести полную форму – человека или птицы. Но каждый раз я мысленно готовлюсь к этому мгновению.
Я отряхнул пыль с брюк и протер ладонями носки ботинок. Хорус любил опрятность, и всегда обращал внимание, если кто-то был неряшлив, и этот кто-то сразу же терял важность в его глазах. Взгляд Императора сразу тускнел, приобретая безразличный вид.