– Нет у тебя перчаток, – сказал Ахмет. – Но у нее очень гладкое колено, клянусь Аллахом.
– Внукам будешь рассказывать?
– Не исключаю, – согласился Ахмет. И кинулся было к воротам следом за Юсуповыми.
– Куртку не забудь! – крикнул Андрей. – В моей комнате.
Снаружи застучали копыта – первый из экипажей покатил вниз. Громыхнул мотор – шоффэр императрицы крутил ручку, заводя авто.
Сергей Серафимович стоял у ворот, прощаясь с последними из гостей. Господина Теодора не было видно. Андрей остановился на дорожке, смотрел, как Ахмет карабкается на облучок, а князь Юсупов, что уже сидит в экипаже, что-то выговаривает ему.
Андрей прошел к себе в комнату. Он думал, что ляжет и сразу заснет, – день выдался долгим и утомительным. Сел на кровать. Спать совершенно не хотелось. Дом был чужой, даже враждебный. Почему он здесь? Почему этот старый человек считается его отчимом? Что за комедию они разыгрывали перед знатными гостями? Андрей не сомневался, что стал свидетелем именно комедии. И почему он позволяет себе обращаться с Андреем как с мальчишкой?
С каждой секундой раздражение все более овладевало Андреем, и он понял, что избавиться от него сможет, лишь покинув не только эту тесную душную комнату, но и сам дом… Что удерживает его здесь? Проклятые побрякушки под половицей? Он прожил восемнадцать лет без побрякушек и сам найдет себе место в жизни. Черная магия, медиумы – как все это ничтожно! Жалки и те, кто сидел вокруг стола, с индюшачьим доверием слушая голос чревовещателя, и те, кто обманывал этих индюков и индюшек. Словно два дома увидел он за день – один при свете солнца, с мирной уютной Глашей, кормящей курочек, и отчимом, подрезающим розы. И ночной: дом-балаган, дом-обманка, вертеп с Глашей, которая делала вид, что играла на пианино, тогда как, наверное, звук исходил от умело припрятанного граммофона… А молодец Ахмет! Зря Андрей на него рассердился. Ахмет оказался свободнее и смелее всех – что ж, сын извозчика подержал за коленку княжну и убедился, что коленка у нее гладкая. Молодец… «Сейчас поднимусь и уйду отсюда. Выйду на шоссе, к утру доберусь до Алушты. А оттуда до Симферополя ходит линейка». Не вставая с койки, Андрей вытащил из-под нее свой чемодан и открыл его. Потом остановился: у него все равно не осталось ни копейки – придется взять у отчима. Или у Глаши? Лучше у Глаши. И он уйдет. Навсегда. Нет, у Глаши брать нехорошо. Она узнает – начнет отговаривать. Ее обижать неловко. К тому же он как джентльмен должен попрощаться с отчимом. Да, конечно, он поднимется сейчас же наверх и сообщит, что неотложные дела требуют его немедленного присутствия в Симферополе. А жаль, что он не знает, где живет Лидочка. Он бы пробрался на рассвете к ее окнам и положил на подоконник букет полевых цветов. Она услышала бы шорох, подошла к открытому окну, щурясь и протирая еще заспанные голубые глаза, и ахнула: «Вы что здесь делаете так рано, Андрюша?» И тут Андрей поймал себя на том, что Лидочка совсем не одета, и ему стало стыдно, как будто он в самом деле уже подошел к ее окну. «А почему мне не переехать в гостиницу? Я возьму у отчима денег – у него много, скажу, что уехал в Симферополь, а сам переселюсь во «Францию». И завтра пойду на пляж, искупаюсь, а на набережной наверняка встречу Лидочку с Маргаритой». Он начисто забыл о Коле – настолько ему не хотелось о нем думать.
Теперь, когда все было решено, остался пустяк, правда, пустяк весьма неприятный – надо было подняться наверх и сообщить о решении отчиму.
Андрей вышел в коридор и остановился, прислушиваясь. Из-под двери на кухню пробивалась полоска света. Там лилась вода. Глаша мыла посуду. Тусклый свет проникал сверху, со второго этажа. Значит, отчим не спит. Это хорошо, потому что будить его было бы неприлично, а ждать утра – опасно. К утру решимость может выветриться.
Андрей поднялся по лестнице. Наверху горела электрическая лампочка.
Дверь в кабинет была приоткрыта. Андрей постучал и сразу вошел, не дождавшись приглашения. Он увидел людей, испуганных его неожиданным вторжением. Господин Теодор стоял у стола, перед ним открытый саквояж, который он быстро захлопнул. Но Андрей догадался о том, что видит маэстро Теодора, только по одежде. На самом же деле без парика, лежавшего черной медузой на столе рядом с пиявками-бровями, Теодор превратился в жившего когда-то в этом доме дядю Федю, пегого, почти лысого, нескладного, страшно умного и ученого. Андрею тогда было лет семь-восемь, они гуляли с дядей Федей по берегу моря, дядя Федя был очень добрый и знал много удивительных сказок…
Рука пана Теодора непроизвольно дернулась к парику, схватить его и спрятать, но тут маэстро узнал Андрея и покраснел, словно его застали за постыдным занятием. Только крупный костистый нос остался белым.
– Ты что? – спросил раздраженно Сергей Серафимович. – Что-то случилось?
– Нет. – Андрею было неловко за свое вторжение. – Ничего. Но обстоятельства требуют… – Голос сорвался, пришлось сглотнуть слюну. – Моего немедленного возвращения в Симферополь.
Пан Теодор хмыкнул. Он уже пришел в себя. Парик и брови исчезли со стола.
– Высокий штиль, – сказал он. – Так изъяснялись маркизы.
– Извините, если я не так выразился. – Участие в маскараде дяди Феди еще более превращало все в балаган.
– Прости, что я открылся тебе не сразу, – сказал пан Теодор. – Но сначала тебя не было, а потом уж было поздно…
– Ничего, дядя Федя, – сказал Андрей. – Каждый зарабатывает деньги как знает.
– Пан Теодор сейчас уходит, – резко произнес отчим. – Позволь мне сначала проводить его. Потом поговорим.
– Ты не прав, Андрей, – сказал Теодор. – Ты же не знаешь, а судишь…
Но Андрей уже сбегал вниз по лестнице.
Он вышел в сад. Стрекотали цикады. У непогашенных фонариков беззвучно мелькали летучие мыши. Отчим и медиум прошли к калитке.
– Как говорится, с Богом, – сказал отчим. Медиум обнял его, и оба замерли на секунду.
Потом, когда калитка за господином Теодором закрылась, отчим остался возле нее, глядя на улицу. И даже не скрыл удивления, когда, наконец повернувшись к дому, увидел пасынка.