Отчим ловко открыл пробку и разлил шампанское по бокалам, не пролив ни капли. У него были большие крепкие руки с длинными пальцами. Тетя говорила, что у Сергея Серафимовича руки хирурга.
– Прозит! – сказал Сергей Серафимович.
Шампанское было холодное, шипучее, кислое. Словно специально придуманное для такой жары.
– Теперь давай письмо Марии Павловны, – сказал отчим.
– Как вы догадались?
– Догадываться не надо, – ответил Сергей Серафимович, – надо немного знать людей. Твоя тетя преисполнена гордыни разночинки. И она полагает, что ты также должен быть подвержен этой болезни. Поэтому, чтобы избавить тебя от нужды обращаться ко мне с вопросами имущественными, она предпочла пойти на жертву.
– Я также подвержен этой болезни, – сказал Андрей.
– Следует избавляться, – сказал отчим, принимая узкий голубой конверт.
Он вытащил письмо из конверта, мгновенно пробежал его глазами. Андрей отвернулся к перилам.
– Я мог бы выиграть у тебя пари, – сказал Сергей Серафимович, – пересказав содержание письма, даже не разворачивая его.
– Это нетрудно, – сказал Андрей.
– Могу заверить тебя, – сказал Сергей Серафимович, – что и без трогательного послания Марии Павловны я бы предпринял те шаги, к которым она меня призывает. Если тебя не коробит, давай обговорим эти проблемы, а потом уж с чистым сердцем приступим к обеду.
Андрей кивнул. Сергей Серафимович, который, как понял Андрей, тоже чувствовал себя неловко, старался говорить иронично, как бы показывая, что все это мелочи, не стоящие внимания.
– Мало ли что может со мной случиться, – сказал Сергей Серафимович. – Я немолод и не так здоров, как хотелось бы. К тому же, заглядывая в будущее, я вижу в нем трагические события и перемены.
Андрей удивился, и удивление было очевидно.
– Не поднимай бровей, – холодно улыбнулся Сергей Серафимович. – Я умнее тебя.
Люди в разговоре не говорят таких слов, тем более столь уверенно и просто. Андрей и без того допускал, что отчим умнее его, но тем неприятнее показалась реплика.
– Вы имеете в виду Балканскую войну? – спросил Андрей.
– Глупости, – сказал Сергей Серафимович. – Я имею в виду большую войну, которая начнется не позже чем через год.
– Кого с кем? – спросил Андрей. – Франция с Англией вроде бы поделили свои колонии.
– Это будет мировая война. Но никто не хочет и не может осознать масштабов этого бедствия.
– Для мировой войны, – сказал Андрей, впервые услышавший такое словосочетание, – требуется Наполеон.
– Идиотизм мировой войны заключается в том, что для нее не понадобится Наполеон. Ее будут вести банальные генералы, а в самом деле воевать будут Крупп с Путиловым.
– У нас в классе был Горяинов, – сказал Андрей. – Он называл себя эсдеком, даже ходил на собрания. Он был бы вашим союзником.
– Через год ты будешь шагать по Красной площади с трехцветной кокардой и искренне вопить: «Смерть бошам!»
– Сергей Серафимович, – обиделся Андрей, – вопить вообще не в моих правилах.
– Прости, вопить будет толпа, ты будешь сочувствовать ее позывам.
– Надеюсь, что ваше предсказание не сбудется.
Сергей Серафимович наполнил бокалы. Шампанское уже немного согрелось.
– Каждый остается при своем мнении, мой мальчик, – сказал Сергей Серафимович. – Я делюсь с тобой своими тревогами, но ты вправе счесть их стариковской воркотней.
Андрей вдруг увидел, что у Сергея Серафимовича старая шея. Кожа была не человеческой, а как у пресмыкающегося – словно у исхудавшего хамелеона.
– Я обязан думать о твоем будущем, – продолжал старик, – так как ты пока думать о нем не способен. Ты вообще бы предпочел сейчас фланировать по набережной со знакомой восьмиклассницей семнадцати лет от роду. Год в твоей жизни – дистанция экстраординарная. Для меня это – минута.
– Честное слово, я не могу встать на вашу позицию, – сказал Андрей. – Хоть у меня и нет на примете восьмиклассницы, я бы предпочел сейчас фланировать по набережной.
Возможно, это прозвучало вызовом, но Сергей Серафимович вызова не заметил.
– Не исключено, – сказал он, – что ты изменишь свою точку зрения куда скорее, чем предполагаешь. А я постараюсь тебе помочь.
– Как? Состарив меня?
– Поток времени скор и непостоянен, – сказал Сергей Серафимович, словно не обращался к Андрею, а подумал вслух.
Андрею хотелось еще шампанского, но неловко было самому взять бутылку. А Сергей Серафимович словно забыл о ней.
– Чтобы быть уверенным в том, что ты сможешь завершить образование, – сказал он, – я не хочу ограничиваться лишь денежной помощью, которая может обесцениться скорее, чем мы с тобой этого бы хотели. Однако в любом случае я открыл на твое имя счет в Московском коммерческом банке – завтра я передам тебе все документы. Я вполне доверяю твоему здравомыслию, но все же хотел бы застраховать тебя от неожиданных эскапад, которые столь возможны в твоем возрасте. Ты сможешь распоряжаться этим счетом лишь в определенных пределах.
Андрей подумал: «Как я не люблю этого холодного равнодушного человека. Как я не люблю его хамелеонью шею, его слишком светлые глаза, его выпяченную нижнюю губу, его манеру громко сосать потухшую трубку, его удивительное умение унизить человека. Сейчас я встану и откажусь от этих отвратительных подачек и уйду…»
– Не следует злобиться на меня, – сказал Сергей Серафимович, – все мои действия оправдываются заботой о тебе. Я хочу быть уверенным в том, что у тебя будут все условия для получения образования. Даже если меня не станет. Даже если война обесценит все бумаги. Мне нужно, чтобы ты получил образование.
– Нужно?
– Необходимо, – отрезал Сергей Серафимович.
Всегда, сколько Андрей себя помнил, отчим пытался его образовывать. Но странным образом. Скорее не учил, а испытывал. Каждое очередное испытание занимало от силы месяц. Как-то они излазили весь Карадаг, мокли, мерзли в палатке, дошли яйлой до окрестностей Карасубазара – собирали гербарий горных растений. На следующие каникулы Сергей Серафимович, забыв о ботанике, ползал с ним по скалам от Симеиза до Байдарских ворот в поисках минеральных обнажений, чтобы годом позже встретить его с сачками. Так началось энтомологическое лето, навсегда пропахшее в памяти эфиром и исколотое длинными булавками. Видно, специалиста по жукам в Андрее отчим также не обнаружил…