Слушай, рабочий, война началася,
Кончай свое дело, в поход собирайся!
Смело мы в бой пойдем за власть Советов,
И как один умрем в борьбе за это!
Поначалу все от неожиданности несколько растерялись, но тут же пришли в себя и опять шумно
зааплодировали. А старый мастер, стараясь перекричать овацию в свой адрес, скомандовал: —
Хватит! Хватит! Наши винтовки нынче — станки! Включайте рубильники и к бою, сынки!
На следующее утро Виктор написал еще одно, третье письмо, на имя райвоенкома. В заявлении он
писал: "Уважаемый товарищ полковник! Я опять вынужден отвлечь Вас от важных дел. Но после
парада на Красной площади, с которого они все, наверное, пошли на передовую, я не могу больше
ждать. Если и на это мое заявление ответа не будет, я поступлю по-своему".
* * *
Прошло две недели, но повестки из военкомата все не было. "Что же делать? — думал Виктор. —
Неужели опять идти на поклон к этому полковнику? Но ведь он может запросто и за дверь выставить,
от такого формалиста все можно ожидать. А может плюнуть на эту чертову повестку и обойтись без
нее?..". Но, обдумывая последствия этого шага, решил, что этого делать нельзя. Во-первых, он не мог
быть таким безжалостным к матери, во-вторых, он нарушил бы договоренность с отцом, а в-третьих,
его могли бы на заводе посчитать дезертиром трудового фронта... Нет, так поступить он не мог. Надо
было ждать и надеяться. И он решил ждать своего часа.
* * *
В последнее время москвичи, слушая утреннюю сводку Совинформбюро, всякий раз ожидали
услышать наконец сообщение о том, о чем они так давно мечтали услышать — о победе под Москвой.
Ведь они теперь каждый день видели, как через город к фронту шли все новые и новые войска —
пехота, артиллерия, "Катюши". Вся Москва была полна слухов о том, что на фронт уже прибыли и
продолжали прибывать дивизии сибиряков и кавалерийские корпуса, говорили и о том, что под
Москвой появилось много новых истребительных авиаполков бесстрашных сталинских соколов...
Говорили, что сам Сталин ездил на передовую, осматривал вместе с Жуковым позиции и сам
определил направления наших главных ударов. В общем, все с нетерпением ожидали чрезвычайного
сообщения.
* * *
...Рано утром 6 декабря Виктор проснулся от глухого далекого гула. "Началось!" — радостно
подумал он и, вскочив со своего дивана, в одних трусах вбежал в комнату, где спала мать.
— Ма! Началось! Ура!
Но она уже тоже не спала, лежала с широко открытыми глазами, чутко прислушиваясь к далекой
артиллерийской канонаде.
— Слышу, слышу! Наконец-то! Слава богу!
* * *
Потом была долгожданная сводка Совинформбюро о начале контрнаступления наших войск под
Москвой, шумный, со слезами на глазах, радостный митинг в цехе, где старый мастер Андреич, после
окончания митинга, бросив на пол кепку, прошелся по кругу вприсядку.
Скоро в сводках замелькали названия освобожденных от немцев городов — Солнечногорск, Истра,
Клин, Калуга, Калинин...
— Боже мой! — восклицала Анна Семеновна, — неужели они их занимали! Читаю и глазам своим
не верю!
* * *
Заводские мастерские, где работал Виктор, давно превратились в маленький завод. Там теперь не
только изготовляли рубашки для снарядов и мин, но производили также сборку и ремонт различной
боевой техники. Лекальщику Дружинину был присвоен четвертый разряд и мастер Андреич стал
называть его своим наследником. Анна Семеновна с октября тоже здесь работала в должности
табельщицы, но была очень недовольна своей должностью и обзывала ее непонятным для всех
иностранным словом — синекура. — Зачем сегодня нужна какая-то табельщица-надсмотрщица! —
сетовала она. — Все и так работают не за страх, а за совесть. А эта дурацкая доска с номерками
только унижает людей! — Она даже написала об этом в одном из писем Георгию Николаевичу. В
своем ответном письме он пожурил ее за это и назвал карасем-идеалистом. Анна Семеновна очень
огорчилась такому ответу мужа и даже однажды пожаловалась Маше, которая в последнее время
частенько забегала к ним по вечерам и стала для Анны Семеновны другом дома и желанным гостем.
* * *
Однажды поздней январской ночью Виктор проснулся от звука чьих-то осторожных шагов. Он