и спрыгнул на рельсы. Все пути были наглухо забиты составами. Многие из них состояли из
пассажирских и товарных вагонов. Бог знает, к каким только железным дорогам не были они
приписаны до войны. И к южным, и к северным, и к западным, и к восточным. Возле некоторых
вагонов толпились измученные долгой дорогой эвакуированные. Они вылезали из душных и
опостылевших им вагонов подышать свежим воздухом, набрать в чайники и котелки вокзального
кипятка, да купить, если повезет, свежую газету. Маневренные "кукушки" перекликались
тревожными гудками. По графику проходили здесь только воинские и санитарные эшелоны, да и те
нередко простаивали многими часами и сутками.
Виктор быстро зашагал по пропитанным дегтем шпалам в сторону вокзала.
На перроне и в залах ожидания сотни людей сидели, лежали, спали, закусывали. Многие стояли у
закрытых касс и газетных щитов, двигались вдоль и поперек, толкаясь и мешая друг другу. Много
было военных. По их видавшим виды сапогам и шинелям, выгоревшим на солнце пилоткам и
обветренным лицам было видно, что они "оттуда".
Балансируя между тюками, чемоданами, лежащими и сидящими на полу людьми, Виктор вышел
на привокзальную площадь. По площади сновали прохожие, к тротуару приткнулось с полдюжины
"эмок" и "газиков". Чуть поодаль, у складских помещений, стояли несколько полуторок и ломовых
извозчиков. Виктор подошел к пожилому постовому милиционеру и спросил, как добраться до
пристани. Тот гостеприимно козырнул: — До пристани у нас, как до города Рима, ведут все пути, — и
стал объяснять дорогу.
Виктор шел по каким-то окольным улицам и только тогда заметил, что в Саратов-то, оказывается,
уже почти пришло лето. Вдоль старых деревянных заборов нависали распустившиеся ветви сирени и
акаций. От них на тротуарах дрожали узоры теней. Вдоль обочин дороги зеленели лопухи и крапива.
Возле одного из домов пощипывал травку привязанный веревкой к забору костлявый козел. Многие
прохожие были в картузах и сапогах бутылками, шалях и длинных, почти до земли, юбках. Во всем
этом Виктору виделось что-то истинно волжское, от Фомы Гордеева. Но когда он вышел на
центральные улицы города, картина резко изменилась. Большинство прохожих по внешнему виду
были типичными горожанами. Среди них часто угадывались эвакуированные. Их можно было узнать
по говору и выражению лиц, усталых и в то же время любопытных. Дребезжали трамваи, сигналили
автомашины, по радио передавали письма на фронт.
У спуска к Волге Виктору повстречался гужевой обоз, груженный мешками с мукой. Впереди
верхом на резвом буланом коне ехал подбоченившись усатый чернявый майор, похожий на Дениса
Давыдова... Майор держал в зубах длинный мундштук с самокруткой, игриво поглядывал на
проходящих особ женского пола. Неподалеку от берега дымила высокая фабричная труба, а у ворот
фабрики выстроилась вереница телег с пустыми бочками, судя по запаху из-под рыбы.
А вот и она сама — матушка-Волга!
Виктор видел Волгу впервые. В его сознании она книжно вписалась широким водным раздольем,
по которому плывут лихие и хмельные Стеньки Разина челны, или тянутся огромные баржи
натруженными репинскими бурлаками. Но сейчас он увидел иное. Поверхность Волги не была
зеркальна, как у Москвы-реки. Волга бугрилась небольшими крутыми волнами, похожими на могучие
мышцы. Казалось, что не течение создает эти волны, а сами они, вечные трудяги, неудержимо тянут
за собой матушку-Волгу. Стоя на откосе и смотря на реку, Виктор подумал: "А ведь город Энгельс,
что напротив, это же бывшая Покровская слобода, та самая, которую Лев Кассиль изобразил в своем
"Кондуите". И ему вдруг вспомнился антитифозный плакатик покровских гимназистов: "От чистоты
хорошей не бывает вошей. Тиф приносит вша. Точка и ша!".
* * *
Училище располагалось на противоположной от Волги окраине города. За высокой деревянной
оградой высились два трехэтажных кирпичных здания, а метрах в ста от них белели двухэтажные
домики для семей комсостава. Здесь же была почта, куда Виктор, как и все другие новички, первое
время бегал почти каждый день, опуская в большой деревянный почтовый ящик треугольники своих