завтрак, занятия, обед, мертвый час, занятия, ужин, второе кормление коней, самоподготовка, и,
наконец, отбой. Едва забравшись на "второй этаж" до своих нар, Виктор проваливался в тяжелый
беспробудный сон.
Особенно трудно давалось ему, городскому, конное дело. Чистить и кормить коня он научился
быстро, ему даже был по душе теплый пряный запах конюшни, но вольтежировка и езда без стремян
были для него сущей пыткой. На его нежных городских ягодицах образовались волдыри и
кровоподтеки.
Они мучительно ныли и днем и ночью, мешали не только сидеть, ходить и лежать, но и стоять в
строю.
— Курсант Дружинин! — гремел бравый помкомвзвода из бывших фронтовиков, не жалующий
почему-то бывших горожан. — как Вы стоите в боевом строю?! Почему зад отклячили, як та торговка
на рынке в городе имени товарища Энгельса? Вам, мать-перемать, не на боевом коне скакать, а давить
тем задом клопов на городском мамкином диване! А ну, подтянитесь, подбородочек подвысь! Кому
говорю!
Стиснув зубы от боли и обиды, Виктор со злостью думал: "Можешь, можешь, черт толстокожий,
бурбон рязанский. Но будет и на моей улице праздник!
Первый месяц был для него страшным сном. Ему порой стало казаться, что он уже не он, а что-то
вроде того оловянного солдатика с оторванной оловянной косичкой и кривой ногой из его старой
картонной коробки, которого он во время своих младенческих домашних баталий всегда ставил на
самый-самый левый фланг или даже отправлял в обоз... Он стал внимательно приглядываться к
товарищам по взводу, желая угадать, а как они... "Неужели я хуже всех, неужели я такой хлюпик?!"
Письма, которые Виктор получал от родителей из Сибири и от Маши из Москвы, казались ему
весточками из другого мира. В той прекрасной жизни его звали Витькой, Витенькой, иногда
Маркизом, там он был свободным, как птица, и при случае мог за себя постоять. А здесь... Да что там
говорить, скорее бы на фронт. В своем карманном годовом календаре он стал зачеркивать каждый
прожитый день. Но, черт возьми, как же их еще много оставалось, этих дней и ночей!.. Но в письмах
Виктор никогда и словом не обмолвился о своем житье-бытье и настроении. Наоборот, все его письма
были розовыми, безоблачными и даже не без юмора. Со временем он стал замечать, что ставя точку в
таком жизнеутверждающем и бодром послании, он и на самом деле чувствовал себя лучше и
уверенней. Слова, которые шли у него от рассудка, каждый раз все больше и больше утверждали его в
том, что все должно стать именно так, как он пишет. Писать такие письма стало для него
необходимостью, они помогали ему обретать себя.
* * *
Большинство преподавателей училища были коренными ленинградцами. Это были кадровые
военные интеллигенты, любящие и отлично знающие свое дело. У всех у них были прозвища,
которые они, по словам старожилов училища, привезли с собой из Ленинграда. Как эти прозвища
стали известны курсантам военных лет, одному богу известно, то ли по курсантской цепочке — от
выпуска к выпуску, то ли виной тому — старики каптенармусы. Так или иначе, но прозвища эти были
по точности воистину артиллерийскими, не в бровь, а в глаз...
Самыми любимыми преподавателями были Тактик и Артиллерист. Майор, преподающий тактику,
любил блеснуть своим знанием истории и эрудицией и, очевидно, потому звался Ортодоксом. Он
очень следил за своей внешностью и был по-офицерски элегантен. Однажды Виктор на его занятии
вызвался определить по карте координаты условного противника. В ответ услышал его грассирующий
голос:
— Побойтесь бога, друг мой! Ведь огел не ловит мух. Расскажите-ка лучше нам о погядке
гасположения дивизиона в случае пгогыва двух взводов вгажеских танков.
От него они услышали и такую, сказанную к подходящему случаю, историческую справку из
Петровского решпекта о параде: "...а сзади идут каптенармусы, лекаря, костоправы и прочая
нестроевая сволочь..." — Что касается меня, — сказал, улыбаясь, майор, — то я на месте Его
импегатогского величества заменил бы последнее слово более лояльным — "Гать" (Рать).
Часто он повторял им слова Максима Горького о том, что талант — это вера в свои силы. — В бою
это особенно важно, — говаривал он. Они любили его уроки и в классах, и в поле.