— Тысчонок шесть, я думаю, употребить на соглядатаев, — сказал Илларион Васильевич. — Составим бумагу, де такие-то и такие-то болтают лишнее. Заядлых говорунов мы и так знаем. Серьезных дел за ними не водится. Отпишемся как-нибудь. Выделенные же средства употребим на нужды корпуса.
Бенкендорф кивнул. Его бесстрастное рябое лицо не отразило никаких эмоций. Но в душе Христофоров сын кипел, как чайник. Почему выгребать стойло всегда достается ему?
Громкие крики «Ура!» заглушали голоса. За длинными столами, накрытыми белыми льняными скатертями, восседали офицеры-конногвардейцы и кавалергарды. Шампанское лилось рекой. Сначала говорили тосты в честь государя и отцов-командиров, вставали при каждом поднимаемом бокале, потом веселье потекло вольнее. Лица покраснели, разговоры сделались развязнее. Часть начальства отвалила, и все расслабились.
Бенкендорф тоже теперь относился к «начальству», но и ему дышалось свободнее, когда люди, вылетевшие в гвардию из-под крыла Аракчеева, покидали стол. Те пили мало. И вечно были настороже. Не то следили за другими, не то боялись за себя. Оставшиеся расстегнули верхние пуговицы мундирных воротников, что по уставу строжайше запрещалось, и понеслась душа в рай, язык в Шлиссельбургскую крепость.
Справа от Бенкендорфа, уже не понижая голоса, обсуждали арест полковника фон Бока.
— Ведь он правду написал государю, что из гвардии вычищают офицеров с боевым опытом.
Мигом явился листок с копией письма: «Почему император ненавидит тех, кто хорошо послужил родине в 1812 году? Потому что они напоминают ему о его собственном позоре». Бенкендорф прищурился и повел глазами. А прав Бок: повыбило наших. Почему Волконский приезжает из Бессарабии, а Лунин из Польши? В столице им службы не нашлось? Государь рассылает недовольных по медвежьим углам, чем делает их еще недовольнее. Многовато новых лиц. И все мальчишки. А солдаты воевавшие? Станут они слушаться командиров-желторотиков? Может, на то и расчет?
Слева затеяли спор о делах в Испании. Дался им этот Риего!
— Бескровная революция возможна только благодаря армии. Не дай бог, как якобинцы, позвать народ на улицы. А вы какого мнения, Алексей Федорович?
Обращались к командиру бригады Орлову, рослому сорокалетнему красавцу, вместе с братьями прославившемуся в минувшую войну. Считалось, что он имеет влияние на молодых офицеров.
— Не верю я в бескровные революции, — солидно пророкотал генерал. — Дайте срок. Резня в Мадриде пойдет похлеще, чем в Париже. Думаю, всякий честный человек со мной согласится.
— Вот как? — раздался голос с другого конца стола. — Вы, значит, считаете, что тот, кто с вами не согласен, бесчестный человек? — Это был подполковник Лунин, дебошир, какого свет не видывал. — За такие слова я готов вызвать вас на поединок.
Орлов никак не ожидал, что в его разговор с товарищами вмешаются со стороны.
— Что же вы меня провоцируете? — насупился он.
— Никак нет. — Лунин встал. — Я не бретер. Но всякий должен защищать свою репутацию. А вы только что назвали меня бесчестным человеком.
Невозможно представить положения глупее. Все собравшиеся смотрели на противников. Вызов был брошен. Отступать на глазах у полутора сотен офицеров, многие из которых твои подчиненные, — лучше сразу застрелиться.
— Извольте. — Алексей тоже встал. Ему очень не хотелось ввязываться в свару. Дуэли запрещены. Утаить поединок не удастся. Завтра же генерал схлопочет выговор. Но отказаться — еще хуже.
Толпа народу вывалила на широкий полковой двор. Бенкендорф знал, что Орлов плохой стрелок. Лихой рубака, но мазила. Поэтому его удивил выбор оружия — пистолеты. Кажется, Алексей закусил удила и не обращал внимания на существенные мелочи. Лунин, напротив, держался очень хладнокровно. Маленький, щуплый, с живой, выразительной физиономией, он был исключительно точен и ловок в движениях.
Воткнули сабли, отсчитали по десять шагов с каждой стороны.
— Сходитесь!
Как вызванная сторона, генерал имел право стрелять первым и от досады на нелепость ситуации бабахнул почти сразу, как только повернулся. Пуля просвистела далеко от локтя Лунина.
— Я дам вам фору! — насмешливо прокричал тот и разрядил пистолет в воздух. — Подойдите поближе.
Орлов вскипел пуще прежнего. Он не выносил, когда его поучали.
— Тщательнее наводите пистолет! — ухмылялся Лунин. — Мы всего-то и выпили бокалов по восемь! Руки еще не должны дрожать. Правее, правее, выше…
Не выдержав этих издевательств, Алексий снова спустил курок. И снова мимо.