Полстолетия жили в семье — все в щербинах — уцелевшие фаянсовые тарелки с характерными для той поры надписями: «Борьба родит героев», «Кто не работает, тот не ест». Теперь такие можно встретить только в музеях.
Тут, в столовой, помню такую сцену… В ней и в ее последствиях отразилось отношение отца к воспитанию детей. Мама показывает ему синяк на моей физиономии, жалуется:
— Приходит который раз в синяках и отмалчивается.
Не выдержав внимательного взгляда отца, я признался: когда, гуляя, хожу вдоль стены Зачатьевского монастыря (для краткости мы называли его «Зачмон»), на меня налетает какой-то мальчишка и навязывает мне драку.
— Он старше тебя? — спросил отец.
— Нет. Но сильнее меня и ловчей.
Я всякий раз оказывался битым. Можно бы пойти в обход, но это значило позорно отступить, и я каждый день нарывался на ненавистный неравный поединок.
Мама сказала отцу:
— Не желает твой сын ходить другой дорогой. Это твой, твой бес упрямства сидит в нем!
— Пожалуй, что мой, — согласился папа. — Только вы, женщины, не вздумайте навязывать ему провожатых. Не оскорбляйте его мужское самолюбие.
— Мужское? — мама улыбнулась. Младший в семье, я в свои 11 лет все еще казался ей маленьким. Она стала объяснять отцу, что я ослабленный, что добрый и не люблю драться. Мне были обидны эти слова. Хотя драться я действительно не любил.
Но отец возразил маме:
— Добрый — это хорошо. Однако в народе говорят, что добро должно быть с кулаками, иначе как ему, добру, свое доброе защитить от зла? И вот что, Маня, хватит сына опекать. Видишь, как он от себя опеку отталкивает? Укрепить его надо.
— Ах, Саша, — ответила мама. — Это все теории, а у него опять синяк.
Нет, оказалось, это была не теория. Летом меня и двух двоюродных братьев-однолеток под водительством студента Коли на три месяца каникул отправили в самостоятельное путешествие за тысячу верст, в Казахстан, на кумыс. Теперь там курорт, а тогда эти места были дикие. Поезд вез только до Петропавловска, дальше путь был разрушен. Добирались на лошади. Жили «дикарями», научились стрелять, уток добывали в пути на малых озерах. Не необъезженном коне скакали по ковыльной степи. Когда конь сбрасывал, старались не реветь. Я неосторожно подошел к коню сзади, он лягнул меня в горло. Еле выжил. А когда встал, старый казах сказал мне:
— Ничего, крепче будешь.
За лето выпили, наверно, цистерну кумыса, загорели, вволю надышались степным воздухом. Первыми словами, которые мы услышали, вернувшись, были:
— Как помужественели мальчики!
И я уверовал, что помужественел. С тем и пошел мимо «Зачмона». И мой недруг налетел на меня. Но теперь я крепко дал ему сдачи. Его как ветром сдуло. В нем не оказалось «отцовского беса упрямства».
Как же хохотали отец и братья, когда я рассказывал о победном сражении «под Зачмоном»!
Мой старший брат Дмитрий, отвоевав гражданскую, в 27-м году стал курсантом школы имени ВЦИК в Кремле. В день, когда умер наш отец, Дмитрий обратился к командующему эскадроном с просьбой об увольнительной.
— Должна быть заверенная телеграмма из дома, — сказал комэск.
Наш дом был рядом, в Кремле.
Дмитрий ответил:
— Взгляните в окно, вывешивают траурные флаги, может, они послужат вместо телеграммы?
Комэск охнул. Ему и в голову не приходило, что его курсант — сын заместителя Председателя Совнаркома.
— Это к тому, — сказал я Королеву, — что всегда держу в уме крыловскую басню про гусей: они хвастались, что их предки Рим спасли. А мужик стеганул их хворостиной: оставьте предков, мол, в покое. А что вы сделали такое?..»
«Я ПРИНАДЛЕЖАЛ К ЧИСЛУ
ВЕЛЬМОЖ»
Бежавший из Кремля в Париж секретарь Сталина Бажанов вел жизнь напряженную и в то же время монотонную, типичную для российского эмигранта. Он зарабатывал на хлеб журналистским трудом.
Бажанов умудрялся довольно сносно жить на свои журналистские гонорары только потому, что уж слишком ничтожны были его потребности. Даже в ранней молодости его вкусы и привычки были почти спартанскими: он не курил, пил только чай, решительно отказывался даже от рюмки вина; он не был гурманом, и пища была для него лишь средством поддержания жизни, но никак не удовольствием. Он никогда не покупал дорогих вещей, не имел никаких ценностей, одевался очень скромно, не давая себе труда следить за модой.
Такой образ жизни не способствовал его популярности среди русской эмиграции. Это общество, в силу привычки и традиций, нередко вело беззаботную жизнь, не сообразуясь с реальными возможностями. Даже спустя десять лет после революции эта среда почти не изменилась, продолжая оставаться белоэмигрантской — не только по происхождению, но и по взглядам и пристрастиям. Появление здесь бывшего сталинского секретаря было явление экстр аор динарным.