В октябре мама приехала к нему повидаться — взяла с собой Валю и Лиду.
Но не успели они побыть с отцом и недели, как его снова забрали. Мама не знала, в какой он тюрьме, обращалась во все полицейские участки, ей отвечали, что такого не знают.
Как-то утром мама одела Валю, ему тогда было лет пять, завернула в одеяло Лиду, она еще грудная была, завязала в платок бутылку и пошла с ребятами в охранное отделение — оставить их было не с кем.
Зашла в приемную, где сидел дежурный. Он спросил ее, что ей нужно. Мама сказала, что, мол, пришла узнать, где ее муж Михаил Иванович Калинин и когда он вернется домой. Сказала, что приехала из деревни с ребятами, мужа забрали, а у нее нет денег, чтобы уехать, и здесь нечем жить. Так это правда и было. Дежурный ответил ей, что ничего не знает и справок никаких не дает.
Мама попросила его указать начальника, который знает и может ей все разъяснить.
Он и этого сделать не хотел.
Тогда мама посадила Валю на диван и сама села рядом с Лидой. Решила сидеть, пока своего добьется: мама у нас упорная была, уж если примет решение — ничто ее не остановит!
Так она просидела с двенадцати до пяти. Дежурный принимал различные меры, чтобы заставить ее уйти, но мама твердо стояла на своем. Пусть, мол, ей скажут, где ее муж и когда он вернется домой. Или пусть ее отведут к тому, кто это знает: без этого она не уйдет. Валя устал, но терпел, а Лида стала кричать из своего одеяла на всю охранку.
Наконец чиновник не выдержал, оставил кого-то вместо себя, сказал, что сейчас вернется, и вышел.
И верно, скоро вернулся, сказал маме, чтобы она с ребятами шла домой, что, мол, дня через три ее муж будет дома.
Мама в это не очень поверила, пообещала, что, если через три дня отца не будет, она снова придет и будет сидеть здесь с детьми, пока его не отпустят.
Кончались уже третьи сутки. Мама выкупала ребят, уложила их спать в девять часов, выстирала пеленки. Вот уже десять, а никого нет.
Мама подумала, что ее обманули, решила, что завтра пойдет опять и хоть три дня будет сидеть, а своего добьется!
В половине одиннадцатого она легла спать, а уснуть не может. За стеной уже пробило одиннадцать, в доме тихо, все уснули давно, а она лежит — к каждому шороху прислушивается. Вдруг слышит — хлопнула нижняя дверь, слышит быстрые шаги по лестнице, тихий стук. Вскочила, что-то накинула на себя, открыла дверь в коридор — он!
Мама вспоминает, что это была очень счастливая встреча. Побыли немного вместе, и снова маме пришлось отправиться в Троицу. Там ведь я оставалась, бабушка, все наше хозяйство. Чтобы делали отец и мать во всех этих бурях с нами тремя, если бы не было этого твердого островка — нашей избы в три окна и скупого надела нашего в Верхней Троице!
Вот и приходилось держаться деревни… Теперь, когда мы немного уже подросли, а отцу все труднее было выкраивать время, чтобы помогать в нашем деревенском хозяйстве, бабушка снова стала работать в поле, так же, как мама, а мы, ребята, оставались дома одни. Пашу, Прасковью Ивановну, к этому времени уже выдали замуж.
То, о чем здесь рассказано до сих пор, я знаю от отца, от мамы и от Прасковьи Ивановны. Вот примерно с этого времени, после рождения Лиды, я уже и сама начинаю кое-что помнить.
Конечно, как и всегда бывает, когда человек вспоминает раннее детство, это сначала всего лишь отдельные, отрывочные картины.
Помню себя одну в целом доме. Где остальные в это время были — не знаю. В избе только овца да я на печке сижу. Овца подходит ко мне вплотную и грозит мне рогами. Может, она и не грозила совсем, а поиграть просто хотела, но меня тогда охватила такая оторопь, что я будто приросла к печке, даже отодвинуться, в угол забиться не догадалась.
Но в памяти и совсем другая картина, это уже позже, конечно.
На печке не я, а Лида, младшая наша сестренка. Сидит себе там и потихонечку ноет, от скуки, наверное, а мы с Валей, с братом, наслаждаемся полной свободой — взрослые в поле. У нас только одна обязанность — к приходу старших нарыть в огороде ведро картошки и начистить ее, остальное время принадлежит нам самим.
Валя был крепкий, живой мальчик, он умел придумать забавы, а я любила его, рада была, что он берет меня на свои мальчишечьи подвиги, старалась от него не отстать.
Помню набег на соседний сад, в котором было несколько яблонь и жила злая собака. Помню, как мы с Валей стоим на столе, а над нами подвешенная к потолку большая керосиновая лампа-«молния». Лампа была едва ли не лучшим украшением нашей избы и потому так неудержимо влекла к себе Валю. Он становился на носочки, тянулся к ней и, дотянувшись, тыкал в нее кончиками пальцев до тех пор, пока лампа наконец не свернулась на бок, стекло упало и разбилось вдребезги, а мы после этого долго искали ремень, чтобы спрятать его и избежать наказания.