Поработали часа полтора, и, правда, оказалось, что силы у нас еще есть в запасе — только чуть ноги болели. А утром встали здоровые, легкие.
Теперь я сама внучку жалею, так, что и устать ей не даю. А уж если теперь мы, не дай Бог, устанем, считаем, что, значит, работу нужно бросать немедленно. На самом же деле нужно уметь работать через усталость: усталость можно, оказывается, преодолеть. Ведь труд недаром зовут трудом. Если бояться, что может быть трудно, ни в каком деле ничего не достигнешь.
Сам в прошлом рабочий, не умевший делать что-нибудь плохо, больше всего в людях отец ценил трудолюбие, умение работать и старался нас приучить к труду.
Да, он очень ценил в людях трудовое умение. Сказывалось это и в крупном и в малом.
С Катей, женой брата Семена, впервые он встретился в Верхней Троице, в те же первые советские годы.
Встретил ее, как и всех людей он встречал, дружелюбно, но посмотрел на нее с хитринкой и попросил:
— А ну-ка, матушка, пришей-ка мне пуговицу к тужурке. — И добавил, уже не скрываясь: — Посмотрим, какую жену Семен себе выбрал.
Отец носил в ту пору кожаную тужурку и такую же кепку. В дороге, и правда пуговицы, у него отлетели. «Матушке» не было и двадцати, но за дело она взялась со сноровкой, хотя наперстка в доме не нашлось и шить было трудно.
Работой ее отец остался доволен: проверка заключалась, оказывается, в том, что пуговицы нужно было не просто пришить, а так, чтобы они держались «на ножках», чтобы было покрепче.
Отец сказал тогда брату:
— Ну, Семен, хозяйка будет у тебя неплохая.
А новой невестке достал за работу орешки из кармана той же тужурки.
Все это — и проверка, и награждение — было, конечно, шуткой, но где-то на дне этого эпизода кроется то, что для отца было существенным.
Вспоминаю в связи с этим еще один случай: произошел он тогда же и тоже в Троице.
Как-то отец приехал в деревню не поездом, а на машине. Машин было в ту пору мало. Лошадь, везущая воз, с которой повстречалась машина, испугалась, чуть не встала на дыбы, еще мгновение — и произошла бы беда.
Молодая женщина, которая правила лошадью, каким-то чудом сумела ее удержать и заставила ее себе подчиниться.
Отец остановил машину и вышел навстречу женщине: «Ну и молодчина же ты!».
Женщина ему ответила резко: «Ездите тут, городские, без толку, делать вам нечего, а лошади наши непривычные к вашим машинам».
Она была из другой деревни и не знала в лицо отца.
Он пообещал ей: «Лошади ваши к машинам привыкнут. — И снова сказал: — «А ты молодец».
Потом он рассказывал дома об этой встрече, хвалил женщину за сноровку.
Теперь, когда я думаю об этой черте отца, я понимаю ее как основу его нравственных представлений: ведь тот, кто умеет трудиться, кто стал мастером в своем деле, может прожить честную жизнь, может сохранить человеческое достоинство и независимость. Все остальные нравственные качества — следствие этого первого, самого необходимого.
Больше он нас воспитывал тем, какой сам был, какой уклад сложился в нашей семье.
С детства отец привык к нужде, и оттого бережливость, умение ограничить свои потребности вошли в его плоть и кровь.
Став Председателем ВЦИКа, «президентом», как называли его за границей, он сумел и в этом остаться самим собой.
Но если раньше он был бережлив от нужды, оттого, что чувствовал ответственность перед семьей, то теперь он был скромен в быту от нежелания извлекать личные выгоды из своего положения и еще потому, что хотел, чтоб мы, его дети, выросли не барчуками.
Не было, чтобы он позволил себе что-то оставить в тарелке. Да и все мы были приучены к этому.
Крестьянское отношение к хлебу, к пище так и сохранилось в нем на всю жизнь.
Между прочим, лично себя в еде он ограничивал. Умение это он воспитал в себе, должно быть, тоже в годы нужды, а после придерживался этого сознательно, не хотел себя распускать, терять рабочую форму, ни разу не позволил себе располнеть, всегда был подтянутым.
Одевался он аккуратно, даже дома к столу выходил в костюме.
Но одевался при этом скромно, любил носить старые вещи, к которым привык, на новые переходил с трудом. Помню, как уже во время войны, когда костюм, в котором отец ходил на приемы, пообносился, мы ему посоветовали сшить новый. Он отказался.
— Не об этом сейчас думать. Вот немножко еще поживем, тогда будем костюмы шить.
По мере того, как Валя, Шура и Лида кончали свои институты, они возвращались из Ленинграда домой. Когда мы все получили образование, мы снова стали жить одной большой семьей.