Мое вторичное свидание с Андреем не застало меня врасплох. К свиданию с Андреем я готовила себя заранее и решила быть более сдержанной, но это никак не удавалось.
Допрос оказался не таким, каким я себе его представляла.
На этот раз Андрей был мягче, смотрел теплее. Проходя мимо, сунул мне в руку яблоко, но все же про свои обязанности следователя не забывал. Он сидел за письменным столом в небольшом узком кабинете. Мы смотрели друг на друга молча. Глаза мои наполнялись слезами. Казалось, что и Андрей заволновался. Возможно, мне хотелось хотя бы это в нем увидеть.
У нас были схожие биографии: оба мы были детьми профессиональных революционеров. У обоих отцы успели умереть вовремя; оба мы в одинаковой степени были верны советскому строю; оба мы с восхищением относились к Н. И.: на эту тему у меня был разговор с Андреем еще до моего замужества. Наконец, обоих нас постигла катастрофа. Безусловно, различная, но все-таки катастрофа.
Деятельность Андрея Свердлова нельзя было расценить иначе, как предательство. На меня смотрели глаза Каина».
ВИДЕЛ БЫ ГЕНРИХ!
Человеку может только казаться, что его не «имеют права оскорблять». Это иллюзия. Будешь идти поздно домой, наткнешься на компанию пьяных подростков, они объяснят тебе все права и обязанности. Но это я говорю о частном случае. Сиди дома, не ходи по ночам — все будет нормально. Когда террор осуществляется на государственном уровне, все выглядит еще страшнее. И чем ближе ты к власти, чем больше у тебя прав, тем большая вероятность потерять все права и оказаться на нарах.
Секретарь Сталина Борис Бажанов вспоминал:
«Я столько раз говорю, что Ягода — преступник и негодяй, настоящая роль Ягоды в создании всероссийского Гулага так ясна и известна, что, кажется, ничего нельзя сказать в пользу этого субъекта. Между тем один единственный эпизод из его жизни мне очень понравился — эпизод в его пользу.
Это было в марте 1938 года, когда пришло наконец время для комедии сталинского «суда» над Ягодой. На «суде» функции прокурора выполняет внешне человекоподобное существо — Вышинский.
Вышинский: Скажите, предатель и изменник Ягода, неужели во всей вашей гнусной предательской деятельности вы не испытывали никогда ни малейшего сожаления, ни малейшего раскаяния? И сейчас, когда вы отвечаете, наконец, перед пролетарским судом за все ваши подлые преступления, вы не испытываете ни малейшего сожаления о сделанном вами?
Ягода: Да, сожалею, очень сожалею…
Вышинский: Внимание, товарищи судьи. Предатель и изменник Ягода сожалеет. О чем вы сожалеете, шпион и преступник Ягода?
Ягода: Очень сожалею… Очень сожалею, что когда я мог это сделать, я всех вас не расстрелял».
Судьба всей семьи была незавидной.
Вероника Знаменская — племянница Ягоды.
«Мой дед, Григорий Филиппович Ягода, был часовым мастером в Нижнем Новгороде. Детей было много — пять дочерей (моя мама была старшей) и три сына. Столь большую семью содержать было трудно, поэтому некоторых детей отправляли в Рыбинск, к бабушкиной родне.
В квартире деда, в Гусином переулке, была подпольная типография: в одной из комцат мой отец печатал на ротаторе прокламации. Мама ему помогала. Так они познакомились.
В 1905 году во время сормовских событий старшего из сыновей, Мишу, зарубили казаки. А в 1917 году погиб второй сын, Лева. Его расстреляли на фронте за большевистскую агитацию среди солдат корниловской армии.
Остался младший — Гена, Генрих Ягода, с начала 20-х годов работавший в ВЧК — ОГПУ и потом ставший наркомом внутренних дел.
В середине 30-х годов я, студентка, конечно, и подумать не могла о зловещей роли Сталина и его подручных — «соратников», как их тогда называли, среди которых был и мой дядя Гена. Он был первым в троице — Ягода, Ежов, Берия, — крутившей кровавое колесо.
…Мою сестру Дину арестовали в 1936 году. Ордер был подписан нашим дядей Геной. Но арестовали ее не в Москве, а в Сальске, куда она только что уехала вслед за своим мужем Владимиром Георгиевичем Голенко. Он окончил Институт красной профессуры, был генетиком, биологом. В этом качестве его и послали в Сальск — проводить там работы по селекции лошадей.
Перед отъездом, собирая свой чемоданчик, Дина сказала мне: — У меня такое чувство, что я сюда больше не вернусь.