У нас в Дрездене есть приятель, практикующий врач и психиатр. Особенно в области психиатрии он достиг значительных успехов и пользуется большим авторитетом. Иностранцы не реже местных жителей прибегают к его консультациям, а Дрезден, как известно, город приезжих.
Как-то раз он навестил нас не в выходной день, а среди недели, да еще поздно вечером — в такое время, в какое прежде нас не посещал, и речь зашла о нашем решении отплыть в Нью-Йорк на пароходе «Норддойчен Ллойд».
— Может, за наггитами? — спросил он быстро, как будто только и ждал положительного ответа.
— С чего это вы вдруг подумали о наггитах? — спросил я.
— Дело в том, что сегодня я видел один, размером с голубиное яйцо. Он висел на цепочке от часов, как брелок, — ответил он.
— И у кого же?
— У одного американца, который, впрочем, был мне более интересен, чем его золотой самородок. Он сказал мне, что будет здесь только два дня, и настойчиво просил дать заключение по поводу одного деликатного дела, которое для каждого психолога, следовательно и для вас, мой дорогой друг, является случаем экстраординарным!
— Почему?
— Речь шла о наследственной тяге к суициду, самоубийству, которая неминуемо должна коснуться всех без исключения членов семьи. Причем тяга эта у каждого поначалу ощущалась исподволь, совершенно незаметно, затем усиливалась, пока не становилась непреодолимой.
— Я уже слышал о таких случаях и даже лично знаком с подобной напастью. Об этом я разговаривал с одним судовым врачом, с которым плыл из Суэца на Цейлон. Как-то мы провели на верхней палубе целую ночь, обсуждая тайны психики. Тогда он проникся ко мне доверием и сообщил о том, что камнем лежало у него на сердце и о чем он раньше еще никому не рассказывал. Брат и сестра его уже лишили себя жизни, отец — тоже. Мать умерла от горя и страха. И вот теперь, во время заграничного турне, вторая сестра прислала ему письмо, где призналась, что не может больше противостоять злополучному побуждению. Сам он только потому и стал врачом — чтобы попытаться найти путь к спасению, раз уж никто другой не в силах.
— Что же стало с ним и его сестрой?
— Не знаю. Он обещал писать мне и оставил свой адрес, но не написал ни строчки. Родом он из Австрии. А у этого американца то же горе?
— У него самого или не у него — сказать не могу. Он не назвал имен своих близких и представил все так, будто говорил о знакомом, а не о собственной семье. Но впечатление произвел на меня, как раз обратное — я посчитал его лично заинтересованным в этом деле. У него были бесконечно печальные глаза. Он показался человеком хорошим, и мне в самом деле искренне жаль, что я не мог пообещать ему никакой помощи.
— Но хотя бы утешили?
— Да, совет и утешение, не больше. Но представьте себе огромное несчастье — мать приняла яд, отец бесследно исчез! Из пятерых детей, честных сыновей, остались живы лишь двое. Все они были женаты, но брошены женами, потому что и у их детей тяга к суициду развилась уже в возрасте девяти-десяти лет и лишь один-единственный ребенок достиг шестнадцатилетня!
— Так они все умерли?
— Да, все. Живы лишь упомянутые два брата. Они борются с болезнью днем и ночью, но не думаю, что кто-нибудь из них так крепок, что победит в себе этого демона.
— Ужасно!
— Да, ужасно! Но еще и загадочно! Эта губительная волна существует лишь во втором поколении; прежде ее не было! К сожалению, мне не сказали, у кого болезнь проявилась впервые: у умершей от яда матери или у пропавшего без вести отца. Также я не узнал, развилась ли эта болезнь после какого-нибудь события, связанного с огромным душевным потрясением. По крайней мере тогда была бы ясна причина! А посему я был вынужден ограничиться тем, что посоветовал нагружать напряженной работой тело и дух, ревностно исполнять свой долг, не забывая о веселых, но не низких развлечениях, постоянно упражнять и закаливать характер и волю, от которых в данном случае все и зависело.
— Вы узнали о положении несчастной семьи?
— Да. Пропавший отец был вестменом, скваттером, траппером, золотоискателем и еще Бог знает кем, время от времени привозя домой свои сбережения. Часто это были довольно крупные суммы. Желание стать миллионером обуяло все его существо. Хотя этого он не достиг, но семья все же стала богатой. Пятеро братьев составили компанию и занялись большой торговлей лошадьми, скотом, овцами и свиньями…
— Выходит, они имели много дел с мясными лавками и скотобойнями? — перебил я его.
— Несомненно.
— При такой предрасположенности это могло пойти только во вред!
— Безусловно! Массовый убой скота! Теплый кровавый чад! Вечное хранилище мяса или даже трупов! Отсюда как следствие — черствость души и неспособность сопереживать! Это же постоянная подпитка дьявола, сидящего внутри каждого! Я сказал об этом американцу. Он сообщил мне, что почувствовал то же самое, а потому стал советовать братьям продать фирму, что и произошло в прошлом году, но не принесло никаких изменений или хотя бы облегчения… Но стоп, уже поздний вечер, а я беседую с вами о таких вещах, которые могут помешать здоровому сну. Прошу прощения, чтобы не быть выпровожденным вами и уйти самому. Спокойной ночи!
Он прервал свой рассказ и удалился довольно поспешно, хотя это вовсе не входило в его привычки. Складывалось впечатление, что он приходил только для того, чтобы обратить наше внимание на этого американца. Душенька была того же мнения.
— Сегодня мне показалось, что он зашел специально, — заметила она. — Может, этот янки представляет собой нечто особенное? Может, это касается и нас?
На следующий день, часов в одиннадцать, сидя за работой, я услышал дверной колокольчик. Кого-то впустили. Хотя я и предупредил жену заранее, что сегодня абсолютно ни с кем не разговариваю, все же через некоторое время она поднялась ко мне, положила передо мной визитную карточку и сказала:
— Извини! Я должна тебя побеспокоить! Странный человек, ты сам увидишь.
Я бросил взгляд на карточку: «Гарриман Ф. Энтерс» — и больше ничего. Взглянул на Душеньку.
— Да, больше ничего, — кивнула она. — У него на цепочке часов наггит с голубиное яйцо. И очень печальные глаза!
— Чего же он хочет?
— Поговорить с тобой.
— У меня нет времени! Ты сказала ему это? Пусть он придет позже.
— Он должен уехать сегодня, иначе упустит корабль. Он говорит, что не уйдет не поговорив с тобой и будет сидеть, пока ты не придешь. Скажи ему, сколько стоит потраченное тобой время, и он тотчас заплатит…
— Что за американские штучки! Он сказал, чем занимается?
— Он книготорговец. Похоже, не говорит ни слова по-немецки. Он хочет купить твоего «Виннету».
— Ты ему уже все разъяснила?
— Я сообщила, что мы получали подобные предложения из-за океана и в ближайшее время на «Ллойде» отправляемся туда, чтобы уладить эти вопросы.
— Послушай, Душенька, это было не очень разумно с твоей стороны!
— Почему?
— Тому, кто собирается на Запад, прежде всего следует научиться держать свои мысли при себе, неважно, Дикий этот Запад сейчас или нет.
— Но мы же пока не там.
— Я сказал — «кто собирается», понятно?! Впрочем, нам стоит помолчать уже здесь, поскольку Запад уже у нас.
— Как?
— Этот мистер Гарриман Ф. Энтерс и есть американский Запад!
— Ты так думаешь?
— Конечно! Скоро сама убедишься. Пусть он будет кем угодно, пусть он хочет что угодно, — мы тоже теперь «сыграем в Америку». Он пришел к нам совершенно некстати, — следовательно, изменим тактику! Иди вниз и скажи, что я приду, но ни слова больше.
Она ушла, а я через некоторое время последовал за ней. Мистер Энтерс был хорошо сложен, гладко выбрит и выглядел, казалось, лет на сорок. В целом он оставлял впечатление благоприятное. Жена представила нас друг другу.