Возвращаясь домой, она первым делом устремлялась к телевизору, хотя никаких передач не слушала и не смотрела. Достаточно было просто воспринимать любые слова, звуки, мелодии. Лишь когда в конце недели Моник Лаланд доделывала работу по дому и приводила в порядок руки, она садилась в войлочных тапках перед экраном, чтобы посмотреть какой-нибудь лихо закрученный сериал.
Из дома она выходила непременно с компанией и не могла представить себе отпуск без общества других людей. Когда потухала последняя сигарета, она выключала телевизор, и только сон избавлял ее от нее же самой. Если она случайно слышала, как очень поздно ночью возвращался Ив Клавер, то стара-лась поскорее снова заснуть.
Китайская притча о человеке, который не мог увидеть себя в бурлящей воде фонтана, но различил там свое лицо, как только она улеглась, повергла бы Моник Лаланд в ступор.
Дарагой Седрик,
паласатый кот Пампон ты ж его помнишь прожыл 15 лет. У нево была харошая жызнь хоть я и сводила канцы с канцами и дила идут все хуже и хуже по тому што ежимесячной ренты нехватает. В наши дни старики и окалеть могут вот о чем я думаю. Вериги себя незабывай типло одиватся скоро зема. Целую тибя твоя мама Регурду Элиза
Поражен оказался и правый глаз, и вскоре Седрику стали отказывать ноги, так что несколько ступенек, ведущих в подвал, представляли мучительное препятствие. Больница обеспечивала всем необходимым для внутривенных вливаний, которые приходящая медсестра проводила два раза в день. Стали сильно болеть ноги, почти разрушился желудок, и Седрик питался теперь лишь молочной мукой, сбыту которой так энергично содействовала Шанталь Гренье, но не всегда удавалось удержать пищу в желудке. Когда Седрик больше не мог сам вставать, пришлось его госпитализировать. Одним зимним утром приехала седоволосая женщина, навьюченная свертками и пластиковыми пакетами. Она отказывалась понимать, что у ее сына СПИД и он скоро умрет, не в силах узнать его в этом бледном лежачем больном, в этой бородавчатой мумии с проступающими под кожей костями. Она громко разрыдалась, утирая сопли тыльной стороной ладони и причитая сорванным голосом, который то повышался, то понижался каскадом. Сам же Седрик слабо стонал на туманном морфийном дне. За два дня до смерти, еще способный говорить, он сказал: «Я как будто обращаюсь в прах».
После того как Седрик умер и подвал опустел, Астерикс однажды туда зашел, возможно, случайно. Он остановился на пороге того, что было комнатой, понюхал воздух, с любопытством и недоверием шагнул вперед, а затем, увидев, что там никого нет, ушел так медленно, как может уйти разочарованная крыса.
Никто никогда не узнает, появлялась ли черная молескиновая сумочка, когда ее некому было увидеть и возвращалась ли она порою на чердак, где царила тишина. Никто не узнает и того, по-прежнему ли сворачивалась гадюкой веревка, какой ее ясновидчески увидела мадмуазель Пон, или же видение ограничивалось лишь наружными поверхностями. Нам также неведомо, куда уходят призраки, когда исчезает место их обитания, и что способно после этого остаться в его обломках. О такого рода вещах, подобно всем рекам, знала, наверное, одна лишь Марна, что так медленно струилась между кустами, пастбищами, чах-лыми плавнями.
В соответствии со статусом дома, где обитают привидения, изменился и сам запах виллы «Нут». Теперь он напоминал могильный дух шампиньонниц, угрюмое дыхание селитры и сгнившей листвы, затхлость грунта, который вскрывают после долгого сна: мрачный склеп. То был запах грибка, сероватой плесени, приютившейся на стенах не только в подвале, но уже и на первом этаже, тихой сапой проникшей внутрь сырого фундамента. Плесень поселилась там уже давно, так что никто этого не заметил, и медленно точила материал стен. Больше всего пострадал подвал, но поскольку он оставался необитаемым, на этом все и закончилось.
Терраса была заброшена, а лужайка «предана забвению» в духе Рембо. Заросли по берегам Марны стали такими густыми, что не видно было утопленников, проплывавших по течению, а затем чуть дальше цеплявшихся за корни, которые удерживали их своими корявыми руками. Там-то их и находили — задушенных, искалеченных, и тогда бульварная пресса могла поживиться на славу этими серийными убийствами. Вспоминали Джека-Потрошителя. Полиция была в растерянности, а убийца и его жертвы уже стали частью мифа, превратившись в легенду. Убийца примкнул к пожирающему Молоху и Синей бороде, а жертвы обратились в окровавленных женщин из древних плачей или же растворились в матовой белизне прачек Смерти, страждущих душ вдоль прибрежных ивняков.