Вскоре Бет тянет меня за рукав и говорит, что уходит. Толпа уже немного поредела, остались почти одни пьяные, и я одна из них. Мне хочется побыть еще. Я хочу, чтобы праздник продолжался, хочу продлить иллюзию того, что среди этих людей я не чужая. Бет качает головой и говорит мне на ухо:
— Я устала. По-моему, тебе тоже пора, идем вместе, по крайней мере будем уверены, что обе благополучно добрались. Ты уже достаточно выпила сегодня.
— Со мной все в порядке! — Я выражаю свое несогласие слишком громко, тем самым доказывая, что сестра права.
Бет встает, прощается, улыбаясь всем, начинает одеваться и протягивает мне мою куртку.
— Нам пора, — говорит она, улыбаясь всем в общем, но не встречаясь глазами с Динни.
— Ага. Вечеринка уже практически закончилась, — зевает Патрик. Его ясные глаза покраснели.
— Можно пойти к нам, если хотите. Выпивки сколько угодно, — приглашаю я с энтузиазмом.
Бет обращает на меня предостерегающий взгляд, но мое приглашение никто не принимает — ссылаются на поздний час, опьянение, скорое похмелье. Я натягиваю куртку. Двигаюсь неловко, путаюсь, не могу найти рукава. Пытаясь выбраться из-за стола, я толкаю его, стаканы звякают. Когда мы поворачиваемся, чтобы уйти, Динни ловит Бет за руку, притягивает к себе и что-то говорит ей на ухо.
— Спокойной ночи, кузина Эрика! — окликает он меня, увидев, что я, покачиваясь, удаляюсь.
— Я все-таки права! — повторяю я упрямо, ковыляя прочь из паба.
— Эрика! Подожди меня! — кричит мне вдогонку Бет, появляясь в дверях паба. Но я, кажется, не могу остановиться. В моей крови огонь, он гонит вперед мое тело, я им не управляю. — Погоди же, стой!
Она догоняет меня, бежит рядом.
— Вообще-то там было довольно мило, — говорит она.
— Я тебе говорила, — отвечаю я громко, перекрывая ветер. Я не могу точно определить, что сейчас чувствую. Какое-то дикое раздражение, безграничное отчаяние от того, что я ничегошеньки не знаю наверняка.
— О чем это вы там шептались с Динни?
— Он… э-э… — Она кажется смущенной, — он просто попросил, чтобы я довела тебя до дому и уложила в постель. Вот и все.
— И все?
— Да, это все! Не начинай, Эрика, ты напилась.
— Не так уж я и напилась! У вас с ним вечно были свои секреты, и с тех пор ничего не изменилось. Почему ни один из вас мне не расскажет, что случилось тогда?
— Я… я уже говорила — просто не хочу это обсуждать, да и тебе это ни к чему. А ты что, и Динни уже спрашивала? — В голосе Бет звучит тревога, почти ужас. Я начинаю вспоминать, путано и бестолково, но прихожу к выводу, что не спрашивала, по крайней мере напрямую.
— Что он тебе на самом деле сейчас сказал?
— Я только что тебе сказала! Господи, Эрика… ты ревнуешь? Все еще? Спустя все эти годы?
Я останавливаюсь, поворачиваюсь к ней, пытаюсь рассмотреть ее в тусклом свете. Мне никогда не приходило в голову, что она знает. Что оба они знают, что вообще замечают, как я требую к себе внимания. От этого открытия мне становится только хуже.
— С чего мне ревновать, — бормочу я. Ох, если бы это было правдой!
Мы идем дальше, молчим, спотыкаемся, идем по шоссе. Когда мы подходим к дому, я понимаю: что-то неладно. Какой-то тревожный звоночек трезвонит у меня в мозгу, пытается пробиться сквозь пьяную дымку. Похоже, все дело в молчании Бет. В его качестве, в его продолжительности и глубине.
Бет отпирает входную дверь, но я пячусь назад из темного холла. В бледном свете луны он вообще похож на открытую могилу. Бет заходит, вспыхивает ослепительный желтый свет, и я поворачиваю назад.
— Ну что же ты, все тепло выпустишь, — произносит она.
Я трясу головой:
— Пойду пройдусь.
— Не говори ерунды. Половина первого ночи, холод собачий. Иди в дом.
— Нет. Я… побуду в саду. Нужно, чтобы голова прояснилась, — твердо говорю я.
Бет — силуэт в дверном проеме, безликий и черный.
— Тогда я подожду здесь, пока ты не войдешь. Не задерживайся.
— Не надо ждать. Иди ложись. Я недолго.
— Эрика! — зовет Бет, когда я поворачиваюсь, чтобы уйти. — Ты… ты не намерена оставить это дело? Ты не хочешь бросить свое расследование? — Настоящий страх звучит в ее голосе. Он кажется хрупким, как стекло. Я и сама испугана этой переменой в ней, ее неожиданной слабостью, уязвимостью, тем, как она держится за дверной косяк, словно боится улететь. И все же я не даю себя разжалобить.