Мария Осиповна подошла.
— Извините, что заставила ждать, — сказала она, — если ко мне есть вопросы, прошу в кабинет… — И тут узнала Сурнина, по-детски удивилась, расширив глаза: — Андрей Игнатьевич, напугали меня! У нас тут чуть ли не каждый день то комиссии, то корреспонденты. Так что думала…
— Вот-вот, считайте, Маша, что я главная комиссия.
Андрей обрадованно поздоровался с Машей, даже погладил ее по спине, что допускал разве только при встрече с сестрой. Он стал расспрашивать девушку о том, как ей работается, интересно ли, как она ладит со своими беспокойными пациентами, да и с начальством тоже. А та отвечала невпопад. Андрей вдруг вспомнил о вопросе беловолосой девчушки, оглянулся — ребят уже не было на веранде. Пожалел:
— Не ответил, ах ты беда какая. Будет теперь в недоумении ходить.
Маша проводила гостя к его сестре. Надя не понравилась Андрею: выглядела усталой, озабоченной. Поздоровалась сдержанно. Это не ускользнуло от брата, и он рассердился:
— Да что вы тут все такие, аж тоска берет! И как вы живете в такой скуке? Тишина, никакого движения. Больные кругом. Жизнь где-то мимо вас бежит. А Дмитрий? Куда упрятала?
— Дмитрий на озере, со своими утками.
— Ну тогда я махну к нему. Расскажешь, как пройти?
— Расскажу. А к вечеру прибуду. Я сейчас еду в деревню. Умирает старая женщина. Может, еще помогу.
— Да, жизнь у тебя…
Был вечер. Солнце вот-вот сядет за лес, на той стороне старицы берег уже крыла тень. В воздухе то и дело свистели утиные крылья. В осоке шныряли выводки. Андрей и Дмитрий сидели на берегу с удочками. Рядом стояло ведро. Сурнин заглянул в него: рыба лежала плотно, серебряно блестела.
— На уху будет? — спросил он.
— Будет! — заверил Кедров.
— Гостей к тебе сегодня соберется уйма.
— Да ну! Кто же?
— Надя обещала. Да еще кое-кто… — Андрей не сказал про Манефу, которой страсть как хотелось побывать во владениях Кедрова.
— Тогда уху пора закладывать… Давай чистить рыбу.
Скоро приехала Надя. Расседлала Тишу, пустила пастись. Долго бродила по берегу. Подошла к костру, села.
— Ну что, померла старуха? — спросил Андрей, видя плохое настроение Нади.
— Померла.
— А ты что винишься?
— Да не винюсь я, просто жалко человека.
— Жалей, если что-то не сделал ему. Переживай, казнись. А ежели пришла пора, чего тебе-то?
— Не думала я про тебя так…
Послышался треск кустов. Из ольховых зарослей показались Шерстенников и Манефа. Появлению их все удивились, а больше всего Андрей, увидевший Мирона и Манефу вместе. Это как-то нехорошо кольнуло его. И он, не сумев сдержаться, сказал грубовато:
— А ты, Мирон, меня и в могиле достанешь…
— Ежели раньше отбудешь, куда же мне тогда податься? — не оставаясь в долгу, ответил корреспондент.
— Видно, и ты пожил в больнице. По настроению чую… У всех тоска в глазах.
— Больница — не художественная самодеятельность, — остерегла Надя брата.
— Больница! В больнице один твой вид должен лечить, понимаешь? Вид!
— У каждого своя жизнь, — старалась убедить брата Надя, — свои боли, к ним прибавляются еще боли твоих подопечных. Устают люди.
— Уставать — уставай, но чтобы об этом никто не догадывался. А если не можешь, чтобы не догадывались, отвлекись. Съезди в гости, в театр.
— А я теперь каждую неделю езжу. В оперетту.
— Во! Молодец, Манефа, — Похвалил Андрей. — Легко надо работать, весело, чтобы люди верили, что ты человек удачливый, тебе везет и ты добиваешься своего. Они на тебя будут смотреть с радостью. Не разводить же вселенские слезы, если трудно работать. Радоваться хотя бы маленькому успеху лучше, чем хныкать, что он маленький…
Надя обозлилась:
— Вот и развесели нас! Видишь, даже корреспондент, гость наш, загрустил что-то. Покажи, как надо жить.
— Поднесешь — покажу.
Надя перехватила восхищенный взгляд Манефы, надолго остановившийся на Андрее, и подумала: «Не отвяжется девка. Не ради корреспондента она пожаловала. Андрей-то что уши развесил! Не видит, не понимает?»
Выпить у хозяйки нашлось, и компания оживилась. Сносно спели «Прощай, любимый город» и еще «Давай закурим». Но на том веселье и застопорилось. Кедров горевал: пришло решение о назначении его директором школы, направляли на курсы в Новоград. Оборудование кабинетов, закупка мебели, дела на школьном участке, заполнение вакансий… Снова пропадала для него, орнитолога, богатая пора лета… Мирон не мог прийти в себя после того, как Зоя, плача и едва выговаривая слова, сказала ему: «Милый мой, не могу я предать мужа, мой вечный крест». У Нади тоже были свои печали, она расскажет о них мужу, когда гости уйдут. И только Андрей и Манефа, теперь уже не замечая общего невеселого настроения, резвились как дети: то запевали песню, то прыгали через костер, то кружились по поляне, ловя друг друга.