— Налетай, братва! — скомандовал бригадир. — Чтобы другим ничего не досталось, скупай все оптом. Зинух, а ты случаем не продашь и клячу с телегой? Мы бы клячу откормили. Даю слово танкиста!
Замасленные деньги летели на брезент. Уходили с прилавка и толстые романы, и книжки-малышки, даже буквари. Себе не понадобится, так ребятишкам потом не бегать за всякой там принадлежностью.
Зинка заночевала в деревне у своих дальних родственников. Когда пришел Григорий, она уже улеглась спать на сеновале. Кляча похрумкивала внизу сено, а наверху, в сарае, было тихо-тихо и душно. Одуряюще пахло свежим сеном. Запах этот щекотал ноздри. Сквозь щели в крыше видны были звезды на бледном небе.
— Я лягу с тобой рядом? Чуть-чуть полежу… — сказал он, поднявшись по лесенке так, что ей были видны лишь его лицо и плечи.
— Поднимайся, только тихо. О притолоку не стукнись. Я уже разбила голову, — проговорила она еле слышно.
Он поднялся. Сено громко шуршало.
— Не буду близко. Не отмылся…
— А мне нравится, как от тебя пахнет.
— Мазутом?
— И мазутом.
— Чудачка!
— А я вообще чудачка. Так меня с детства зовут.
— За что?
— Не знаю. Может быть, за то, что я всегда делала не то, чего от меня ждали.
Он придвинулся совсем близко, перестал дышать. Сквозь сенной дурман доходил до него запах ее тела, чистого и молодого.
— Зинка…
— Что, Гриша?
— Придвинься ко мне.
Она послушно придвинулась. Сено шуршало и трещало, как будто кто ступал по валежнику.
Гриша обнял девушку, стал целовать, и рука его сама собой юркнула под кофточку на ее груди. И тут он услышал спокойный голос, без малейших ноток тревоги или волнения:
— Гриша, это потом. Когда поженимся…
Рука его опять сама собой выскользнула из-под кофточки.
— А когда свадьба-то?
— Когда скажешь.
— Завтра?
— Нет.
— Осенью, когда вернусь в село?
— Согласна. А теперь иди, а то бог знает, что о нас подумают…
И вот его мотоцикл прогрохотал по твердой, как бетон, схваченной первым морозом-голышом улице. Голыш — это когда еще без снега. Мотоцикл с ходу затормозил у магазина «Культканцтовары», и Григорий, пошатываясь, как моряк после сильной качки, поднялся по деревянным ступеням.
— С дожинками тебя, Гриша!
— Уговор помнишь?
— Да, Гриша… Мама согласна. Вот только папа еще не вернулся из командировки.
— Кино сегодня «Иван Грозный». Уж смотрела?
— Тебя ждала.
— Пойдем?
— Буду ждать.
Когда они вошли, в зале уже было полно народу. Как всегда, мальчишки бросались шапками, девчонки визжали, взрослые шикали на них. Так и возникал этот радостно-возбужденный шум, который предшествовал началу сеанса.
Они сели на свои места, оба довольные тем, что вот опять вместе, на этот раз даже раньше срока — сегодня был еще только четверг. В это время, когда двери вот-вот должны были закрыться, в зал ввалилась веселая и нарядная гурьба. Кое-кто был вроде знаком Григорию. Да ведь это больничные! Вон Антон Васильевич, еще не сменивший свое деми на шубу с бобром, и его жена, румянолицая пышечка, и тетя Капа, та, что мыла Григория, когда он попал в больницу. И только он подумал о Манефе, как она появилась в дверях, а за нею представительный мужчина в зеленой шляпе и пестром шарфе — врач из Пыжанской больницы, «князь Пыжанский», как его в шутку звали.
Погас свет, и Григорий не заметил, куда они сели. Да, наверно, на двух рядах, которые оставались свободными. И почему он не мог догадаться, что эти ряды заранее проданы, что могли прийти именно больничные, к ним, говорят, частые экскурсии. Из будки лег через зал светлый клинок луча, и Григорий увидел: Манефа и «князь Пыжанский» сидят прямо перед ними. Он искал их где угодно, только не тут. Будто нарочно уселись. Да и впрямь нарочно. Не могло же быть так, случайно.
На экране что-то говорил неприятный сутулый старик, бегали услужливые бояре, бряцало старинное оружие, но Григорий видел все и не видел. Неужели это еще не прошло у него к Манефе? Неужели где-то сидело все это время, притаившись? А если бы она была одна, он так же чувствовал бы себя? Или это страсть — только бы владеть Манефой — и больше ничего.
Манефа, Манефа… Сколько раз они сидели в этом вот самом зале. Он приходил всегда навеселе, и она почему-то не упрекала его. А попробуй вот к этой приди после хотя бы одной кружки пива. Он покосился на Зиночку и осторожно высвободил свою руку. Если бы Зина была Манефой!