— Хороша! А вы что-то на меня приметно смотрите? — спросил он. — Признали?
Дмитрий проговорил смущенно:
— Да, знакомо мне ваше лицо. Уж не однополчане ли мы?
— Нет, разочарую вас, дорогой товарищ. Не воевал, не пришлось. Всю войну катал вот их, — он кивком показал на товарный состав, который прибывал на станцию, — хотя у нас погоны были поуже, да щи пожиже. И огонь и кровь видел. Уйдешь в рейс, а вернешься ли, один черт знает. Ну и крестили под Москвой, санитарный я прямо на передовую прикатил. Ох и вертелись они надо мной, ох и крутились. Тендер пробило, трубу снесло, вода хлещет, помощник в крови лежит. А у меня рука омертвела, ругаюсь, а про рану и догадаться не могу. Одно кричу: «Воробей — не робей!» Это уже для себя, для своего успокоения.
«Воробей — не робей»… Где же это я слышал? — напряженно подумал Кедров, глядя вслед уходящему железнодорожнику. — Но где, где?» Тот уже поднялся к кладбищу, повернул направо, к желтым деревянным домам, когда Дмитрий вспомнил. Это было за Тихвином в сорок первом. Тот яростный машинист то и дело повторял, бросая из вагона ящики: «Воробей — не робей», «А ну, взяли!». Это он! Двух таких на свете не может быть. Вот только усы… У этого нет усов.
Кедров, схватив мешок, бросился к кладбищу. Как же его звали, того парня? Если это он… «Неужели я так же постарел за войну, как он?» — подумал Дмитрий.
Машинист сидел на скамье у куста сирени. Докуривал кедровскую папиросу. Виновато улыбнулся, увидев в дверях калитки Дмитрия. Полез в карман своего кителя.
— Извини, друг, не оставил тебе огоньку. — Вытащил коробку, тряхнул. — Бери!
— Вас звать Андреем? — подойдя, спросил Кедров, веря и не веря в то, что встретил человека, который запомнился ему в начале военного пути. Не попадись он в то время, может быть, не привел бы молодой техник-интендант большой и нужный обоз в самый критический момент, не родился бы в нем боевой командир. — Я помню: «Не робей — воробей». Помню!
— Коли помните, значит, все правильно. А я — не помню. Убей меня, товарищ… но ни одним глазом не видал. — Бросил окурок, встал. — В какие же годы это должно быть?
— Сорок первый. На Узловой, под Тихвином…
— Тихий интендант? Застенчивый, как девушка? Робел перед начальством? Так это ты?
Андрей внимательно оглядел Кедрова, как бы заново изучая.
— Да, браток, характер стоек на сопротивление, — сказал он, и Дмитрий понял, что тот увидел в нем что-то прежнее, что не вытравить ничем. Даже война не сумела! — Садись, что ли, — пригласил Андрей.
Кедров сел, все еще до конца не веря, что жизнь может подстроить такое. Но он не знал еще в ту минуту, что через какой-нибудь час, заново познакомившись и с пятого на десятое рассказав друг другу каждый о «своей» войне, он, приглашенный хозяином в его дом, узнает нечто такое, что уж воспримется не иначе, как счастливый, очень счастливый случай.
— Как же тут оказался? — Андрей Игнатьевич и Кедров как-то незаметно друг для друга перешли на «ты». — В нашем-то тыловом городе?
— Проще простого: лечился в госпитале…
— В каком?
— На улице Воровского…
— Да что ты? Там моя сестра работала главным хирургом.
— Надя… Надежда Игнатьевна? — неверяще переспросил Кедров. Он был поражен этим редким стечением обстоятельств. Ему трудно в это поверить… А если кому рассказать? — Она мне… Четыре операции… своими руками…
Но странно, что Андрей уже не удивлялся. Воскликнул только: «Вот мы и родственники!» И буднично проговорил:
— В магазин крутану.
Дмитрий успел подумать: «Неужто Надя обо мне рассказала? Что она могла рассказать?» И бросил:
— Вместе пошли… — Добавил непонятно: — Раз такое дело…
Он был ошеломлен нежданным, обескуражен и обрадован одновременно.
И вот они сидят за столом под большим оранжевым абажуром. Обедают и выпивают за встречу. Фрося, свободная сегодня от общественных дел, с деловым выражением на длинном большеносом лице угощает мужчин. Андрей, неожиданно найдя терпеливого собеседника, после того как иссякли воспоминания, связывающие его и Дмитрия, излагает свое отношение к редкостной, по его мнению, профессии машиниста, но Кедров слушает его рассеянно, не в первый раз оглядывая комнату, стол, шесть старых дубовых стульев — на котором-то из них любила сидеть Надя? — дубовый, старый, резной буфет, темный квадрат зеркала на стене — в него гляделась Надя, — старую широкую кровать… Ему все еще не верилось, что она совсем недавно тут была, ела с братом картошку. Это рассказал ему Андрей, пока они ходили в магазин за водкой.
Рассказывал он, не подозревая, как важно для Дмитрия каждое слово о Наде. И то, что она не вышла замуж, давало какие-то надежды. Заставляла глубоко задуматься юмористически изображенная Андреем сцена испуга майора Анисимова, когда Надя предложила ему уйти в запас и приехать к ней в деревню. Если бы любила, стала бы она так рискованно шутить? Как это не похоже на нее.