Было уже за полдень, когда они, миновав многочисленные пути, подошли к тяжело вздыхающему паровозу. Над старым кладбищем, над станционными путями, над речкой, что протекала у самых стен депо, в высоком жарком небе носились стремительные стрижи. Их легкие серповидные крылья казались совершенными и красивыми по форме. Жаль, что голосов птиц не слышно за утробным гулом пара. Дмитрий загляделся на стрижей.
— «Чему ж я не сокол, чему ж не летаю?» — подразнил его Андрей, ступая на железную лесенку. Дмитрий живо повернулся к нему.
— А ты знаешь, что большую часть своей жизни стрижи проводят в воздухе? Они и совокупляются на лету.
— Нашли тоже место! — ругнулся Андрей. — Ну и что тебе дает это знание? Нам всем что дает? — спросил он, ступая со ступеньки на ступеньку и глядя на Дмитрия с высоты.
— Откуда у них столько энергии? Загадка? То-то! — Дмитрий стал подниматься вслед за Андреем. Поднялся, встал на дрожащей железной площадке лицом к лицу с Андреем. Сказал жестко, глядя ему в переносье:
— Так что, рабочий класс… Не мешало бы тебе пошире смотреть на жизнь с твоей вышки, — скосил глаза на огонь слева, — она неплохо просматривается…
Паровоз дрожал от могучего волнения пара.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Часы раннего утра Надя назвала «академическими». Это были ее часы. Она закрывалась в кабинете и садилась за учебники. Правда, закрывалась она поначалу, а потом нужды в этом не стало: работники привыкли и без самой крайней необходимости ее не трогали. Как пригодились ей старые друзья-учебники! Она заново «прошла» внутренние болезни, сделала выписки из тех мест, которые были еще недостаточно освещены: надо было еще что-то почитать, поговорить с опытными терапевтами. Читая, ловила себя на том, что на все смотрит через свою хирургию. Близко и понятно! Терапевтом она еще должна стать. В акушерстве чувствовала себя увереннее. Но опять же ее больше привлекали «акушерские операции», чем все другое. Она и начала именно с этих глав обширного учебника, а сегодня намеревалась вернуться к началу, где шла речь о патологической беременности. Акушерка Мария Мокеевна двадцать лет работает в больнице. Как она принимает роды — залюбуешься, но самой знать и уметь — все же не лишнее, да и небезынтересно открывать для себя то, что раньше не открыла.
В эти часы Надя научилась отключаться от всего, что мешает сосредоточиться, даже не подходила к окну, за которым текла утренняя жизнь больницы. Но сегодня что-то мешало ей, отвлекало. Ах, вот что! Первый выезд на участок. На целый день, а может и не на один, она оставит больницу.
Она дочитала главу, записала, что нужно посмотреть о токсикозах, сунула учебник и тетрадь в саквояж, подошла к окну. Поляна сияла под солнцем. У стационара на скамье курили больные. Трое ждали у амбулатории, хоть сегодня не приемный, а диспансерный день. Он для поездок по участку: осмотра не только больных, но и здоровых. Ее учили этому в институте, говорили об этом, когда начинала свою работу в сельской больнице еще до войны. Но что это так необходимо, что иначе нельзя работать, она почувствовала только теперь.
На конюшне уже ждал Вася-Казак. Надя бросила в телегу саквояж, крутнулась на каблуках, офицерские сапоги блеснули голенищами, раскинула руки, как крылья, взмахнула ими над головой. Вася-Казак, искоса поглядывая, следил за ней наметанным взглядом карих обманчивых глаз. Как влитая, сидела на главном враче еще не истрепанная военная форма. Туго стягивал талию широкий ремень. Справа и слева на груди темнели нитяные узелки: недавно сняла ордена и медали. А сколько у нее их? Ладная баба. Нет, не баба, пожалуй — солдат.
— Где же Манефа? — нетерпеливо спросила Надя, сразу став строгой. — Ведь пора!
— Пора! — значительно сказал Вася и, кособочась, обошел вокруг мерина, тронул рукой чересседельник, поправил хомут. — А что такое «пора» для Манефы? Это — когда она наведет на себя лоск…
— Сходил бы…
Но Вася не тронулся с места и промолчал, лишь крутое левое плечо его подскочило вроде бы недоуменно.
— А то я схожу…
— Не надо, доктор. Сейчас… прилетит…
Надя едва узнала Манефу. У девушки была высокая прическа, прикрытая газовой сиреневой косынкой, такое же сиреневое платье, чуть тесное в груди и в бедрах. Вслед за Манефой появилась Лизка. Бежали они по двум тропкам, не отдаляясь друг от друга и не приближаясь, будто сговорились, и сошлись у конюшни.
— Здравствуйте, Надежда Игнатьевна! — сказала Лизка, потупившись, и подала мужу что-то завернутое в марлю. Предупредила: — Смотри поешь.