— Ладно, Дарья, я не буду тебя держать, вижу, ты уже снарядилась, — сказала огорченная Надя. — Пойдем в дом, я посмотрю тебя. Как ты думаешь, где нам разместиться?
— В конторе, где же еще? Доктора всегда там располагались, — сказала Дарья и нехотя повернулась к дому.
В избе пахло свежим хлебом, острой кислотой сохнувших у печки дерюжных матрацев — должно быть, кто-то из детей мочился по ночам.
— Разденься и приляг на лавку. Есть где помыть руки?
— Есть, за печкой. Машка! — позвала Дарья свою дочь. — Сбегай за полотенцем. В боковушке, на стене.
Дарья с готовностью легла на лавку. Шов был еще красный, но инфильтрат рассосался, рубец синел и был в хорошем состоянии. Надя осторожно обследовала область желудка, живота. Дарья лежала как неживая. «Да, была бы уже неживая, если бы опоздать…»
— Ну что, Даша, болит?
Врач ждала, что та не признается — нет, все хорошо, ничего не болит. Спасибо… Но Дарья сказала:
— Болит, как же не болеть — по живому резали. Да и хлеб плохой, с картошкой, отрубями. Как поем — болит.
— Встань-ка. Сердце как? Дай-ка послушаю.
Доктор долго выслушивала сердце, легкие. Отметила, что Дарья стала чуть-чуть покрепче телом.
— Не тяжело косить?
— Тяжело, как не тяжело. Но я по горочкам да вокруг пеньков. Председатель у нас такой, не замечает, что мы по лесам шныряем. Добрый. А в иных местах строгости.
— А кто у вас председатель? Давай одевайся.
— Да Бобришин, Кирилл Макарович. Из фронтовиков. Рука у него ложная…
— Протез, что ли?
— Да нет, ложная, говорят.
— Вот что, Дарья, работать я тебе не запрещаю, все равно станешь. Только следи за собой. Ешь чаще, но понемногу. Поняла? Как почувствуешь боли, передохни, полежи. Таблетки еще есть? Манефа, выпиши. Так… На той неделе съезди в Великорецк. Манефа, направление на рентген, Съезди обязательно. Не забудь, дети у тебя, их никто не вырастит. Алексей, считай, самый трудный у тебя ребенок.
Дарья потупилась.
— Ну что еще? Говори. Ты не доверяешь мне, что ли?
— Миленькая Надежда Игнатьевна… — Дарья заплакала. — Месячные не пришли… Убила бы я своего, на части бы порубила… гада эдакого. Лез всё, ничем не отпугаешь.
«Вот ведь беда… Куда же еще? Нельзя, никак нельзя».
— Ничего, может, это так, задержка. Бывает. Поедешь в Великорецк на рентген, зайди к гинекологу.
— Я уж к вам…
— Вот и договорились. Чуть повремени.
Когда вышли за ворота, Манефа сказала:
— Тому черту последнюю руку-ногу отруби, все равно ребят будет плодить…
Надя промолчала. Вот она, судьба русской женщины: везти воз. И ведь сама себя убьет, а не пойдет на аборт. «Своего-то? Как же? Там, где три, вырастут и четыре. Там, где четыре, пятый незаметно подтянется», — подумала доктор за Дарью. И к Манефе:
— Ты, моя дорогая, где-то чуточку теряешь свою тонкость.
— Доктор, мы же медики!
— А медики, они, по-моему, стыдливее, чем все.
К правлению они шли молча. Надежда заметила, что за ними увязался широкоплечий крепыш в замасленной гимнастерке — он стоял возле дома, когда они вышли. Заметила также, как Манефа сердито оглянулась на него, но он все шел и шел, не отставая и не приближаясь.
«Жизнь, всюду жизнь», — подумала Надя, оглянувшись на парня и стараясь запомнить его лицо. Лицо как лицо, приятное чем-то. Только в сросшихся бровях таилось упрямство.
— Кто это?
— Где? — Манефа будто не поняла вопроса. — Ах, этот парень? Тракторист. Гришка Сунцов. Спрашивал, не станем ли их осматривать.
— Больной, что ли? — допытывалась доктор, хотя все уже поняла.
— Больной! Трактор за передние колеса поднимет…
— Ну-ну… А что же мы делать будем? День, можно сказать, пропал. Жалко! — В голосе доктора звучала досада.
Манефа энергично тряхнула головой, высокая прическа ее колыхнулась. Посоветовала:
— Ребят посмотрим, вон их сколько у каждого дома. Мы их, как собачат, будем загонять.
— Манефа! Я тебе запрещаю, ты на службе. Ну что это такое?
— Ребята, Петьку пуганого глядят! — раздалось под окнами. С десяток мальчишек и девчонок, вытягиваясь на носках, лезли к окнам колхозной конторы, чтобы хоть краешком глаза увидеть, как доктор осматривает Петьку Плюснина, того самого, у которого «иголка в сердце».
Надя задумала посмотреть вначале грудных ребят. Но привалили все сразу. Родители Пети, как только узнали о приезде врача, тотчас появились в колхозной конторе. В отличие от других Петя не упирался, а шел к врачу с готовностью. Мать, женщина лет сорока, с тонким, темным от загара лицом русской северянки, длинные руки держала, сцепив под грудью. Отец курил под окном, глухо покашливая. В прошлом году он вернулся из армии и теперь, как и до войны, работал в МТС.