Дмитрий с готовностью поднялся, и Лиза увела его в перевязочную. Тут она чувствовала себя уверенно, пожурила больного за то, что ходит с такой грязной повязкой, а это преступление. А Кедров, приглядевшись к ее осунувшемуся личику, закрасневшим карим глазам, понял, что она вконец замотана домом, детьми и работой, проникся к ней чувством жалости и рассказал кое-что о себе, расспросил о больнице. Что касается Нади, то он лишь спросил:
— Строга или нет хозяйка?
— Строга, строга, — ответила Лиза. — Но строгость ее не зловредная, не глупая.
Лиза сказала, что он может обосноваться у них, раз такое дело, и Кедров, почувствовав облегчение в ноге от перевязки и в душе от участия, часа два бродил по лесу с Катей и Ваней, учил их распознавать голоса птиц, сам подражал им, вызывая у детей восхищение, пока не попалась ему на пути мельница. Увидев ее с высокого берега, он велел ребятам отправляться домой, быстро спустился с крутояра.
Мельница! Она всегда волновала Дмитрия. Еще мальчишкой он впервые увидел на мельнице тайну превращения зерна в муку, крупу, солод. Запах свежей муки и разогретых жерновов всегда радовал его. А шум воды в лотке? А глубинное ворчание наливных колес под полом? А разлетное зеркало пруда и жизнь вокруг него и в нем, жизнь, которая привлекала его еще с юношеской поры.
Старое, но добротное здание мельницы напоминало ладно срубленную башню старинной деревянной крепости. Эстакада на второй этаж — засыпку — походила на подвесной крепостной мост. В узкой горловине затвора зеленые от скользкого мха выдвижные щиты. Они стары, внушительны по размерам и, видать, основательны, если удерживают такую массу воды в пруду. Под ногами дрожала земля, сотрясаемая тяжелыми, гулко работающими жерновами.
Возле мельницы стояли у телег распряженные кони. Несколько человек, с белыми от мучной пыли головами, таскали из помолки мешки и бросали их на телеги. Кедров спросил старика с мучной белой бородой и желтыми прокуренными зубами, далеко ли до верховья пруда.
— Верховья-то? — Старик помедлил малость, соображая, объяснил: — Дак, поди, до самой железной дороги.
— А если на версты, то сколько?
— На версты? — опять переспросил старик. — Ежели считать старицу, то верст шесть наберется…
Кедров поблагодарил и с радостью подумал: «Старица — это же раздолье для водоплавающих».
Дмитрий по мосту перешел на правый берег и нахоженной тропой углубился в лес, который начинался сразу же. Среди мрачноватых елок нет-нет да и блеснет свежая зелень берез, выдадут себя осины стыдливым трепетанием листвы. Где-то посвистывали рябчики. Скрипуче прокричала сойка. Обеспокоенная чечевица никак не уймется со своим вечным вопросом: «А ты Витю видел?..» Значит, тут кустарник. Красный воробей любит такие места.
Старица открылась неожиданно, как все лесные водоемы: продерешься сквозь густые кусты — вот и вода.
Лесное озеро походило на подкову — древняя излучина реки. Великая давно ушла отсюда, спрямив русло. Старица заросла камышом. Берега ее кудрявились ольхой и ивняком. Но чистинка на середине была обширной и мокро голубела под вечерним небом. Дмитрий выбрал высокое сухое место и присел. Верещали над озером неугомонные стрижи. «Чьи вы?» — где-то печально простонал чибис. «Сзывает своих глупышей…» Пронеслась пара куликов и снизилась в заболоченном рукаве. Дмитрий взглянул на небо и увидел застывшего, неподвижного канюка.
Озеро жило…
Кедров спал на сеновале и утром проснулся рано: река не давала покоя, звала. Временами ему казалось, что он приехал сюда именно к ней, этой реке, как раньше ездил в научные экспедиции. Только нынешняя была первой после войны. И это, непонятно почему, вызывало тоскующую боль в сердце, боль ожидания и тревоги, не менее сильную, чем та, которую он переживал, думая о Наде. Река его встретила как своего. В жизни он не знал чужих рек и чужих лесов. Пусть они были и незнакомы ему и еще не узнаны, но, как только он приходил на берег, вступал под сень леса, тотчас чувствовал себя как дома. Правда, на войне он бывал на чужих берегах, проходил чужие леса, потому что берега делились на свой и вражеский передний край, а лес прикрывал нас или врага. Чтобы его выкурить, не приходилось щадить деревья.
Лиза упредила его тайный замысел уйти незамеченным и предложила ломоть хлеба и кружку молока. Отказаться он не сумел. Уходя, оставил командировочную хлебную карточку — может, можно отоварить — и пообещал к обеду вернуться.
На вытоптанном берегу подмельничного омута в этот ранний час, когда над водой копился редкий серый туман, Дмитрий увидел босоногого мальчишку лет четырнадцати, давно не стриженного, одетого в широкую, с чужого плеча, рубаху чернильно-фиолетового цвета, с драными рукавами. Причем правый рукав был короче левого. Мальчишка сосредоточенно удил рыбу и не обратил внимания на подошедшего Кедрова.