— Убери руку, Гоги, — вдруг сердится она, двигая сильным плечом, — так я не могу дышать.
— Зачем дышать? Совсем не нужно дышать. Любить надо.
— У тебя в Грузии есть любимая девушка?
— Ты у меня любимая…
— Гоги, я уйду, и ты меня никогда больше не увидишь на этой тропе, на тропе любви.
— Зачем так?
Гоги берет гитару. Тихо пощипывая струны, идет рядом с Манефой.
— Ты очень красивая девушка, Манефа, очень сильная. Тебя хочется трогать рукой, видеть глазами, у меня никогда не было такой девушки.
«Проклятие! Куда деться от этих слов? Лучше бы я их никогда не слышала…» — думает Манефа.
Она отшатывается от Гоги, и они идут по тропе любви к поляне, долго стоят у дома Манефы и не видят, что отовсюду — из окон домов, из палат, отделений, служб — глаза, глаза, глаза…
— Какие у нас там горы, ты и представить не можешь! — говорит Гоги и вскидывает голову, кажется, хочет увидеть далекие вершины. Но над ними, над поляной и Теплыми Двориками, над всем лесным Великоречьем темно-синее высокое летнее небо, все в мелких-мелких звездочках, а местами оно будто запылено желтовато-белой небесной пылью. — А тут так дышать хочется! — Гоги замолкает. Он недоволен собой, у него нет слов, чтобы говорить с этой девушкой, какой-то непонятной ему. То она кажется ему доступной, и неведомая сила толкает его отвернуться и уйти, потому что он хочет, чтобы она была другой; то он хочет, чтобы она была именно такой, потому что ему так надо; то она злит его своей трезвостью, когда легонько поводит плечами, и руки его сами собой распадаются. Он еще не представляет, какой бы он хотел ее видеть и знать, потому что не понимает, с чем и для чего она борется. И разве мало ей, когда Гоги искренне говорит, что она самая красивая девушка, каких он только знал. И когда он раньше говаривал это другим, им больше ничего не надо было — они верили ему. Почему Манефа не верит?
Манефа уже жалела, что оттолкнула Гоги: вдруг ему больше не захочется глядеть на нее, прикасаться, обнимать? И не пойдет он с ней по тропе любви, и тропа эта опять запустеет, какой была до него. Подойти к нему, взять под руку, и он опять обнимет ее так, что дыхание заглохнет, закружится голова и теплота разольется по телу…
«Уймись, уймись. Пока сама не уймешься…»
— Манефа, — говорит Гоги, и она радуется, что он научился точно произносить ее имя, — почему твоя тетушка Юлия зовет тебя бесшабашной? Что такое «бесшабашная»?
«Вот дура так дура Юлия Серафимовна. Всегда откроет человека, вместо того чтобы заслонить». И говорит:
— Бесшабашная? Сорвиголова, что ли…
— А что такое сорвиголова?
— Бесшабашная!
Гоги смеется: карусель получается. Так повернешь и так повернешь — все равно бесшабашная. Смеется и Манефа, по-новому объясняет:
— Ну, отчаянная.
— А что такое отчаянная? Хочу понять тебя. Я думал, это плохое слово. Думал, так говорят о бывалых девушках. Ты бывалая?
— Бывалая…
— Замужем?
— Какое тебе дело?
— Как какое мне дело? — искренне удивляется Гоги. — Ты пошла со мной по тропе любви, и я все должен о тебе знать.
— Ты и так все знаешь…
— Я ничего не знаю.
— Но ты знаешь, чего ты хочешь. До красоты много охочих.
— Это верно! — Гоги вдруг резко рванул струны гитары, так же резко зажал их рукой, и они гулко ахнули от напряжения. — Если бы я был с тобой вот с самого-самого начала, я охранял бы тебя, я бы никого не видел, кроме тебя, и, если бы увидел, глаза мои ослепли бы сразу.
— У вас все так на Кавказе говорят? Всем говорят? Или тем, кто глуп?
— Зачем глуп? Не надо так думать. Мне больно, когда ты так говоришь. Наша деревня высоко-высоко в горах, а внизу, далеко-далеко, речка бежит. Ее зовут Красная, потому что после дождей вода в ней делается как кровь. Это вода глину приносит, очень красная глина. И село называется, если по-вашему, тоже Красное, а по-нашему — Цхалцитела. Там у нас школа. И вот мы, горные, спускались в Красную долину, вечером шли обратно, и мне нравились девушки, наши, горные, и в долине тоже, но ни одна не нравилась, как ты. Я это уже знаю. Показать бы тебе монастырь Гелати. Он стоит на горе и виден далеко-далеко. Понимаешь, его основал царь Давид-строитель, когда еще нас с тобой не было. Понимаешь? В двенадцатом веке. Помню, как мы, маленькие, прыгали, да? Лазали по камням, развалинам академии, да? Да, да, там была академия. Но мы бы не поехали жить в Гелати, хотя там и похоронен царь Давид. Мы бы жили в Кутаиси. Ты бы знала, какой это город!