— Не пойду, Гриша…
Он взглянул на нее воспаленными от пыли глазами — ревность и ненависть были в них.
— Удовлетворяет…
— Заткнись!
Он отвернулся, сгорбившись. Замазученный ватник, потерявший всякий цвет, топорщился на его спине, как жестяной. И вдруг он резко повернулся, шагнул ей навстречу. Она поняла, что он может ударить ее, но не отступила.
— Я его убью. Пусть не попадается на узкой дорожке, — бросил он, как давно решенное, и зашагал в сторону стожка, на котором у них часто бывали и мог быть еще маленький счастливый пир по случаю «престольного праздника» — воскресенья, но теперь он будет праздновать его один.
Не оглядываясь, Манефа побежала тропой среди не скошенной еще ржи в село, тропой, по которой не раз и не два хаживала с ним же, Григорием, и не стыдилась, а теперь не могла и представить, что заявилась бы с ним в село при всем честном народе.
В селе праздник был в самом разгаре. Хотя страда на полях еще не шла на убыль и колхозников на базар не отпускали, народу в селе было полно, и это ее развеселило — она любила такие вот сборища бестолково шумящих людей и сама заражалась свойственной таким праздникам беспечной деловитостью. Выбрала хороший кусок мяса на шашлыки — Гоги умел их жарить — пальчики оближешь, — луку, картошки, пучок сельдерея и петрушки, опрокинула в карман платья стакан семечек — развлечение на дорогу — и тут только подумала, что слишком долго провозилась, Гоги может пойти ее встречать, а там, недалеко от железной дороги, где из трубы под насыпью вытекает речка Теплодворка и стрелочник каждый год косит сено и сметывает один-два стожка, и подкараулит захмелевший Сунцов своего смертного врага.
Но она опоздала. Сунцов и Гоги встретились как раз в той трубе, через которую и протекала под железной дорогой речка.
Они встретились посередине трубы. Над ними прогрохотал лесовик — поезд, груженный древесиной. Гоги — его привела сюда тропа, — заглянув в трубу, увидел рядом с темно блеснувшей водой нахоженный бережок и, чуть нагнувшись, ринулся вглубь, ловя взглядом далекое белое пятно света. Сунцов же с малолетства знал эту дорогу. По веснам речка собирала с окрестных оврагов воду, не вмещалась в трубу, и возле насыпи наливалось озеро длиной с километр. Ребята, а с ними, конечно, и Гришка Сунцов, связывали в плоты старые шпалы и плавали по озеру, изображая из себя пиратов. А на другой стороне насыпи, бурля и пенясь, вырывалась из трубы вода, и было страшно и весело попасть под град брызг и кинжальные удары струй. К лету высыхало озерцо, успевшее прорасти осокой, Теплодворка убирала свои воды в трубу и укладывалась в ней, как клинок в ножнах.
Гоги вошел в трубу, и на него вдруг повеяло сыростью родных ущелий, речка представилась, горным потоком, а далеко-далеко сияло небо, зеленела трава, и если он вдруг выйдет на свет, то увидит коричневые, в осыпях, горы в белых докторских шапочках вечных снегов.
Ему показалось, что огромная птица вдруг влетела в ущелье — тень ее загородила белое пятно света, и зелень, и поблескивающее там, в конце, узкое лезвие светлой воды. В трубу с того конца кто-то вошел. Эхом отдавались тяжелые шаги человека, идущего ему навстречу. Он не знал, можно ли тут разойтись, но не подумал вернуться.
Гоги появился перед Сунцовым неожиданно — тот со света не видел его, не слышал шагов, да и, вообще, в жизни не бывало, чтобы он тут с кем-то встретился. И он опешил, протрезвел даже. В темноте бетонной штольни не разглядеть было ни лица, ни глаз, но Сунцов увидел вначале белую рубашку, а затем и тонкую шею в открытом воротнике, крутой маленький подбородок, смуглое лицо с кудрявинками черных волос надо лбом. Он тряхнул головой, чтобы избавиться от этого видения: напекло ему, что ли, на стожке после четвертинки, которую он выпил, не закусывая, выпил, чтобы заглушить боль в сердце. Но видение не исчезло: перед ним был Гоги, и он даже испугался, что встретил его здесь и что все так просто: не требуется ни ловкости, ни размышлений, чтобы рассчитаться с ним раз и навсегда.
— А, это ты, доктор Гоги? — спросил Сунцов, делая шаг вперед и в слепой ярости перестав различать его. Но Гоги вытянул руку ему навстречу и наткнулся на маслянистый ватник, принял его за скользкую от сырости стену, попробовал на нее опереться. Стена качнулась, и Гоги едва устоял на ногах.