— Если бы я знала, — еще больше озаботилась Надя. — Как все усложняется. Не ждала, не ведала.
— Посоветовалась бы с нами, — укорила ее Анастасия Федоровна. — Мы ведь его знаем как облупленного. Отчислен из действующей армия еще в сорок втором. Да вряд ли и там от него был толк. И на гражданке только и знает рваться на должность. Ну спасу от него нет.
Надя задумалась. «А может, это ему больше нужно, чем мне? — впервые мелькнула мысль. — У меня — руки, а у него? Одно неудовлетворенное желание».
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Кажется, давным-давно было то утро, когда Дмитрий бежал из лесного больничного городка. Именно бегством можно было назвать его уход. Гнал его прочь стыд за свое глупое мальчишество. Гнал стыд перед Надей, перед всеми теми людьми, которые догадывались, зачем он пожаловал, и точно знали, что из этого получилось. Конечно же глупо было любовь, вспыхнувшую в госпитале, принимать за настоящую. Надя тут права. Не один он влюблялся в нее, это уж точно. Но ведь другие-то переболели. «Ну а чем же плоха, почему не правомочна моя любовь, если она жива?» — подумал он уже не первый раз за эти дни.
В то утро ему некуда было идти. Ехать в Новоград, в госпиталь? Слишком свежа еще была в памяти та госпитальная жизнь, в которую мало кто возвращался с охотой. Да и о ноге он сейчас не думал. Боль — этот сторожевой пес болезни — свернулась клубком и притихла. В больнице он тоже не мог оставаться ни одного часа, а знакомых вокруг — никого. И только дойдя до разъезда Теплые Дворики и углубившись в изучение расписания поездов, он вспомнил о Ване Неухожеве и о селе Теплые Дворики, где живет мальчик.
Тропа шла низом пологого склона. Поле неярко желтело поспевающей рожью. Слева, по берегам речки, темной зеленью кудрявилась ольха. Все было тускло и печально в свете утреннего солнца, рассеянного высокими белыми облаками. Бывали у Кедрова такие часы и дни, когда, казалось, кончалась жизнь и ничего, даже маленького светлячка, не маячило впереди. Как же он не подумал, что надежды у него нет и не могло быть? Случилось то, что должно было случиться, а виноватить ему некого, кроме себя. И хотя для признания своей вины у него доставало и мужества и прямоты, все же от этого не сделалось легче.
Село еще не проснулось и лежало притихшим. Первым попавшимся на пути домом оказалась почта, и это обрадовало его. В крайнем окошке справа желтел ненужный уже свет лампы. Дмитрий представил: лампа стояла на столе, рядом с головой заснувшей девушки-телефонистки. У коновязи стояла малорослая сивая лошадь, дремала, опустив нижнюю губу. Возница спал в телеге на мешках: принимать почту было еще некому.
Дмитрий сел на приступок крыльца, вытащил из сумки карандаш, тетрадь и написал на вырванном листке:
«Мама, здравствуй! Доехал я хорошо. Чувствую себя нормально. Жаль, что нет постоянного адреса и ответить тебе будет некуда. А мне хотелось бы узнать, как ты живешь-можешь? Напишу в скором времени. Дмитрий».
«Да, адреса еще нет у меня, своего адреса», — подумал он.
Ждать открытия почты он не стал, а, сунув тетрадь в сумку, пошел по селу. Заслоненное с севера грядой (может, потому и называлось оно Теплыми Двориками?), село стекало к реке россыпью седых деревянных домиков, кем-то вроде бы случайно брошенных на землю. Среди них непомерно рослой казалась церковь, заносчиво выметнувшая колокольню в высокое пепельно-голубое небо. Поблизости белели два, видать, бывших поповских дома, полукругом охватывали вытоптанную базарную площадь низкие каменные магазины. Судя по планировке центра, село замышлялось как торговое, а может, и было таким. Вдоль улиц шли дощатые тротуары. Под засохшей глиной дороги угадывалась полусгнившая торцовка.
От церкви он свернул направо и тут увидел двухэтажное деревянное здание с широкими окнами.
Школа! Она не выделялась среди других домов — стояла в ложбине. Стены ее желтели могучими сосновыми бревнами и еще не успели посереть от ветра и дождя. Школа, видно, была построена незадолго до войны. Как только Дмитрий увидел ее, к нему неожиданно вернулись ясность и трезвость мышления, как будто он получил приказ и теперь от него требовалось обдумать его и принять свое собственное решение. Еще тогда, на берегу омута, в разговоре с Ваней Неухожевым он сделал себе в памяти заметку насчет школы. Он это вспомнил сейчас и осознал вдруг, что поход сюда вовсе не диктовался интуитивностью. Где-то в подсознании вызревало решение и если еще не определяло его поступков, то во всяком случае влияло на них.