Катю подвели к одному из столиков для посетителей.
— Желаете посмотреть?
Екатерина села на предложенное место и водрузила свою ношу на стол.
— Нет. Спасибо за лестное предложение, мастер, но я к вам по-другому поводу. Я бы хотела вам кое-что продать…
Низенький бородатый Удо тут же принял весьма важный вид. Он молча сел напротив вдовы, развязывающей углы шали. Весь вид его выражал скептицизм и желание драться за каждую монету.
Впрочем, Екатерина тоже была настроена поторговаться. Несмотря на уважение к известному мастеру и искреннее восхищение его работами, Мережская собиралась воевать за каждую купюру. Ее драгоценности — единственное, что принадлежало только ей, и она собиралась выручить за них максимум денег. Больше у нее ничего своего не было…
Лавку Катя покидала с чувством некоторой уверенности в своем будущем. В ее руках находился шелковый мешочек с весьма солидной суммой денег, день приближался к обеду, а, значит, юрист, которого навязывает ей отец, должен был уже и прийти, и, получив ее записку, уйти восвояси. Обе эти мысли грели девушке душу, и она почти вприпрыжку направилась в переулок, соединяющий наискось Ювелирную улицу с Белой, ничуть не огорчившись, что кучер ее не дождался.
Надо бы узнать у Михаила цены на дома в их провинции. Вдруг, ей хватит? Ей же совсем маленький нужен — для нее и одной горничной. Можно заняться вышиванием…или давать уроки музыки…нет, музицирует она не очень хорошо. И рисует тоже. А вот ее вышивку в свое время очень хвалили в пансионате. И Лизе всегда нравились расшитые ею платки! Можно всякие пеленочки украшать родовыми гербами, шить посмертные покрывала для церковников, расшивать платочки портретами любимых…
Наверно никогда еще в своей жизни Екатерина не ощущала такого подъема. Окрыленная полученной суммой, она уже видела себя живущей по соседству с Лизой, видела маленький одноэтажный домик, утопающий в кустах сирени, старую горничную за стиркой и себя, расшивающую на узорном крылечке рубашки Лизиным детям. Иногда они будут собираться вместе и пить чай — болтушка Елизавета, собранный Михаил, и улыбающаяся их непосредственности Катя.
Если не бояться, если что-то делать — все обязательно получиться!
Да?
— Глядь, Корявый! Баба с узлом!
Катя вздрогнула и огляделась. Из проулка, параллельного Ювелирной улице, вышли двое: оба высокие, небритые, в грязной одежде. У одного кулак был перемотан окровавленной тряпицей, другой щеголял подбитым глазом. Катя посмотрела на перегородившую ей проход парочку и испуганно попятилась.
Это был почти центр столицы. До Белой улицы, которая выходила к Дворцовой площади, инкнессе оставалось пройти всего два-три десятка шагов. До менее людной Ювелирной — намного больше. Но позади нее по крайней мере никого не было.
А если не успеет добежать?
Незнакомые мужчины разбойничьей наружности переглянулись и одновременно плотоядно оскалились.
— Слышь, она, верно, с побрякушками! — заметил одноглазый, обращаясь к напарнику. Тот шагнул вперед.
— Не дрожи, цаца, не обидим. Протяни дяде ручку!
Эйфория схлынула. Екатерину затапливало то глубокое отчаяние, которое бывает только после того, как, поверив в свою победу, ты теряешь все. Мечты рухнули. У нее опять ничего нет. Никогда не будет…
Залаяла собака.
Мережская вспомнила, как шесть лет назад она, еще совсем юная инкнесса Ляпецкая, с сестрой, ее подругой Лизой и недавно представленным им Михаилом прогуливались по центральному парку маленького городка Коранда, куда инкнесская семья прибыла к известному доктору-чародею по поводу какой-то болячки Георгия, да так там и остались на пару лет. Погода стояла прекрасная, народа было много: кто катался парочками в открытых самодвижущихся повозках, кто гарцевал перед дамами на коне, кто выгуливал собак. Когда раздался визг, пожалуй, сориентироваться успел только лизин брат: кинулся вперед, закрывая девушек собой, выставил перед грудью левую руку… В руку псина и вцепилась. Михаил рухнул на землю, накрывая собаку своим телом, в следующее мгновение, слава Отцу, подоспели слуги известного собачника князя Пальева и растащили мужчину и пса в разные стороны. Климский практически был без сознания, у зверя изо рта капала пена…
Когда Катя, расхрабрившись, через неделю спросила начавшего выздоравливать Михаила, почему ему не было страшно, тот только улыбнулся в ответ и таинственно шепнул ей на ухо:
— Я боялся. Очень. Просто за сестру я боялся больше. Знаешь, страх не должен мешать людям делать правильные вещи.