Тем временем верхушка ГУГБ НКВД СССР, оставшаяся в Ленинграде, — Агранов, начальник ЭКО Л. Г. Миронов, замначальника СПО Г.С. Люшков, помощник начальника ЭКО Дмитриев — стала настойчиво разрабатывать как основную политическую версию. Арестовали, допросили не только Шатского, но и Котолынова — студента Политехнического института, в недалеком прошлом члена ЦК ВЛКСМ и исполкома Коммунистического Интернационала молодежи. Это и позволило практически сразу же выйти на качественно новый уровень подозреваемых. Тех, кто не только давным-давно работал с Николаевым в Выборгском райкоме комсомола, в Лужском укоме, либо сталкивался с ним опять же по работе в Ленинградском горкоме, но и, быстро выдвинувшись в руководство ВЛКСМ, действительно был связан с «зиновьевской» оппозицией, открыто «блокировался с «троцкистами».
В своих откровенных показаниях — ибо и не предполагали, как те будут использованы, к каким последствиям приведут и их самих, и очень многих других — Шатский, Котолынов, В. В. Румянцев, В. И. Звездов, Н. С. Антонов, Г. В. Соколов, И. Г. Юскин, Л. О. Ханник, А. И. Толмазов, А. И. Александров, Н. А. Царьков отнюдь не скрывали общеизвестное. Своих прежних близких знакомств по Ленинградскому губкому и Северо-Западному бюро ЦК ВКП(б). Теми самыми партийными органами, которые долгие годы возглавлял Г. Е. Зиновьев. Среди прочих был назван и A. M. Гертик, в то время проживавший в Москве и работавший помощником управляющего Объединенным научно-техническим издательством. Его арестовали 8 декабря, а два дня спустя во время допроса он назвал среди своих близких товарищей по партии И. П. Бакаева, Т. Е. Евдокимова, И. С. Горшенина. За этим последовала новая волна арестов, допросов. А 14 декабря следователи зафиксировали в протоколах очередных показаний фамилии Зиновьева, Л. Б. Каменева, Г. И. Сафарова. Многих, очень многих иных, арестованных только два-три года спустя.
Своеобразным «подарком» следствию стало, прежде всего, то, что практически у большинства арестованных при обыске нашли оружие. Один, два, а то и три-четыре револьвера, остававшихся у их владельцев вполне законно после Гражданской войны, но теперь становившихся бесспорным «доказательством подготовки терактов». Кроме того, у всех имелась и литература, однозначно оценивавшаяся как «контрреволюционная» — «завещание» Ленина, «платформа» группы Рютина, различные заявления и групповые письма вождей оппозиции в адрес съездов партии, ЦК ВКП(б). Мало того, у арестованного тогда же, в середине декабря, К. Н. Емельянова обнаружили хранимый им архив «ленинградской» оппозиции.
Всё это вело к неизбежному. Следователям лишь оставалось получить, зафиксировав протоколами допросов, столь нужные при создавшейся ситуации данные о подлинных настроениях в среде сторонников Зиновьева, так и не отказавшихся от своих прежних убеждений и взглядов.
Из показаний Горшенина от 21 декабря: «По вопросам международной политики и деятельности Коминтерна московский зиновьевский центр придерживался следующих установок:
а) фашистский переворот в Германии и приход к власти Гитлера объяснялись неправильной политикой Коминтерна и ЦК ВКП(б)…
б) венское восстание (выступление шуцбундовцев), по мнению Зиновьева и других членов нашего центра, использовано Коминтерном для укрепления компартии Австрии тоже не было…
в) относительно революции в Испании существовало мнение, что и в данном случае Коминтерн сыграл пассивную роль».
Из показаний В. В. Тарасова от 22 декабря: «Страна находится в тяжёлом положении. Руководство партии не видит выхода из этого положения. Сталин ведет страну к тому, чтобы ввязаться в войну, исходя при этом из того положения, что лучше погибнуть в войне с буржуазией, нежели вследствие провала внутренней политики, являющейся результатом неправильного руководства… Сталин ведёт пролетарскую революцию к гибели».
Из показаний Румянцева от 22 декабря: «Что касается разговора о развязывании войны, которая приведет к гибели пролетарскую революцию, то я отрицаю… В случае возникновения войны современному руководству ВКП(б) не справиться с теми задачами, которые встанут, и неизбежен приход к руководству страной Каменева и Зиновьева».
Из показаний Евдокимова от 24 декабря: «В ноябре 1934 г. он (Зиновьев. — Ю.Ж.) критиковал работу по созданию единого фронта, обвиняя Французскую компартию и тем самым руководство Коминтерна в том, что во Франции они идут на единый фронт».
Из показаний Горшенина от 25 декабря: «В основе нашей критики международной политики ЦК ВКП(б) лежала предпосылка, что т. Сталин сознательно не активизирует деятельность Коминтерна, переносит центр всего внимания на официальную наркоминдельскую дипломатию и по существу приносит в жертву идее построения социализма в одной стране интересы мировой революции».
Принципиально новое определение «причины» убийства Кирова открыто проявилось сразу же после ареста 16 декабря Зиновьева и Каменева. На следующий день и в передовице «Правды», и в небольшой заметке, опубликованной там же, о состоявшемся накануне Пленуме Московского комитета партии появилось фактически одно и то же объяснение. То, которое и утвердилось на последующие двадцать лет: «Гнусные, коварные агенты классового врага, подлые подонки бывшей зиновьевской антипартийной группы вырвали из наших рядов тов. Кирова».
И всё же слишком многое свидетельствовало, что политическая версия служила далеким от поиска истины целям. Даже Агранов, возглавлявший следствие, лично допрашивавший многих подозреваемых, уже после процессов, 3 февраля 1935 г., на оперативном совещании в НКВД заметил: «Нам не удалось доказать, что «московский центр» знал о подготовке террористического акта против тов. Кирова».[14]
Пять процессов
Откровенная двойственность в оценке результатов следствия, продолжавшегося месяц, в известной степени объясняет и количество последовавших за ним судебных процессов. Пяти по фактически одному уголовному делу, в которых откровенно превалировала политическая тенденциозность, заданность, желание во что бы то ни стало обезглавить, сокрушить бывшую зиновьевскую оппозицию. И решить эту задачу исключительно судебным путём.
Через три недели после выстрела в Смольном, 22 декабря центральные газеты СССР опубликовали сообщение «В Народном комиссариате внутренних дел». Оно информировало, что предварительное расследование убийства Кирова закончено и передано в Военную коллегию Верховного суда СССР. «Установлено, — отмечало сообщение, — что убийство тов. Кирова было совершено Николаевым по поручению террористического подпольного «ленинградского центра»… — Мотивами убийства тов. Кирова явилось стремление добиться таким путем изменения нынешней политики в духе так называемой зиновьевско-троцкистской платформы».[15]
Первый процесс оказался на редкость непродолжительным: с 14 часов 20 минут 28 декабря и до 5 часов 45 минут 29 декабря. Он завершился неизбежным приговором, вынесенным выездной сессией Военной коллегии Верховного суда СССР, «за организацию и осуществление убийства тов. Кирова». Четырнадцать обвиняемых были приговорены к расстрелу. Не только Николаев — единственный, чья вина была бесспорна. Но ещё и его бывшие товарищи по комсомольской работе. Те, кого следствие выявило как просто близких знакомых Николаева: Антонова, Звездова, И. Г. Юскина, Соколова, Котолынова, Шатского, Толмазова, И. Н. Мясникова, Ханика, B. C. Левина, Л. И. Сосицкого, Румянцева, С. О. Мандельштама.[16]
Сегодня их обвинение в прямом соучастии слишком уж напоминает ритуальное жертвоприношение при похоронах племенного вождя. Но тогда, в конце декабря 1934 г., оно выглядело, воспринималось иначе. Служило более чем веским доводом в пользу существования и террористической подпольной организации, и подготовленного ею заговора. Исключало даже саму мысль о возможности действия Николаева в одиночку да ещё по каким-либо личным мотивам.
Практически тогда же, в 20-х числах декабря, руководство НКВД предполагало, если удастся, провести ещё один процесс, напрямую связанный с убийством Кирова. Для него намечалась небольшая группа из восьми человек как видных, так и мало кому известных сторонников Зиновьева — Бакаев, Гертик, М. Гессен, А. С. Куклин, Я. В. Шаров, Л. Я. Файвилович, Горшенин, B. C. Булах. Только те, кто уже в ходе следствия продемонстрировал готовность давать нужные показания. И ещё — Милда Драуле, которая должна была, как можно догадываться, «чистосердечно» подтвердить прямую связь между зиновьевцами Москвы и Николаевым. Вместе с тем готовилось и заседание Особого совещания, перед которым должно было предстать 137 человек, на чье признание собственной вины рассчитывать не приходилось. Им загодя определили различные меры наказания — от 5 лет ссылки до 5 лет заключения в Суздальском концлагере, либо Ярославском, Челябинском, Верхнеуральском политизоляторах. В этой группе находились Зиновьев, Каменев, Сафаров, И. В. Вардин, П. А. Залуцкий, Евдокимов, Г. Ф. Федоров. Уверенность высшего руководства страны именно в таком близком решении была столь сильна, что о нем уведомили и все население — публикацией в газетах 23 декабря очередного сообщения «В Народном комиссариате внутренних дел».