Поймав улыбку старика, Валька тоже улыбнулся.
— Не варил, дядь Борь. Вы ж знаете — другие у меня дела теперь. Но… как говорится: «Партия сказала — надо! Комсомол ответил — есть!» — процитировал он старый комсомольский лозунг.
На следующий день он стоял в толпе однокурсников на площади перед зданием техникума. Строить комсомольцев, как в былые времена, не стали. Начальство сочло толпу организацией более демократичной, нежели извечное армейское «каре». Хотя, в остальном веяния нового времени почти не ощущались. Самодельную трибуну в центре площади украсили привычным красным полотном с белыми буквами: «РЕШЕНИЯ XVII СЪЕЗДА КПСС — В ЖИЗНЬ!», а речи комсомольских лидеров были все так же скучны, многословны и пусты… Хотя, на что многие обратили внимания, лидеры эти выходили на трибуну без галстуков — наверное, стремясь подчеркнуть свою демократичность.
Говорили ораторы свои речи в такой хриплый микрофон, что не всегда становилось понятно, что за мысль какой-нибудь очередной функционер местного комсомольского розлива пытается донести до народа. Да так оно и лучше было. Народу никто не мешал тихо переговариваться и хихикать. Глас оратора тонул в микрофонной хрипоте. Выходило удобно всем: одни делают вид, что говорят что-то умное, другие — что слушают.
Однако неожиданно микрофон захрипел особенно громко, из-за чего, наверное, фоновый шум студенческой массовки стих. Над площадью перед техникумом на пару секунд установилась тишина. Нарушил же ее звонкий голос председателя комсомольского комитета техникума Танечки Звягинцевой, звучанию которого шипящие динамики колонок придавали какой-то интимный тон.
— А теперь, дорогие студенты, — обратилась она к учащимся техникума, которым весьма льстило такое институтское обращение — студенты, — перед вами выступит заместитель председателя городского комитета КПСС товарищ…
Фамилию председателя Танечка произнесла как-то невнятно, да и не было никому никакого дела до его фамилии. Студенты с равнодушием наблюдали за тем, как поднявшийся на трибуну грузный мужик с неприятным трехподбородочным лицом в течение пяти минут что-то хрипел, покашливая, в микрофон.
Слушатели быстро утратили всякий интерес к этой фигуре. Не много их заинтересовал и следующий оратор, которого Танечка объявила как секретаря городского комитета ВЛКСМ Чеботаревского.
Одет тот был в серый, ладно скроенный по фигуре, деловой костюм. Однако галстук отсутствовал, а ворот белоснежной рубахи был расстегнут так, будто только и ждал, когда его рванут в порыве пламенной речи. Но особого огня в словах Чеботаревского никто не заметил. Так, посжимал, для виду, пару раз кулачок — а-ля «Но пасаран!», погрозил кому-то несколько раз пальцем, что-то хрипя в микрофон, да и вся речь. Если этот, уже престарелый для комсомола, тридцатилетний — на вид — комсомольский функционер и смог заинтересовать кого-то, так это единственного человека — Валентина Невежина. Да и то лишь по той причине, что лицо его показалась студенту знакомым. Где-то Валька не так давно видел этого типа со впалыми щеками, ранними залысинами и тонкими губами, кривящимися в надменной улыбке после каждой законченной фразы. Но вот где видел? — этого он вспомнить не мог. Да особо и не напрягал память.
Чеботаревский недолго распинался перед пофигистически настроенной молодежной аудиторией. Танечка Звягинцева поблагодарила его и объявила следующего выступающего. При этом Чеботаревский, уступая микрофон, отодвинулся в сторону с таким видом, будто он находится на трибуне Мавзолея. Сменившего его у микрофона человека он поприветствовал вялыми, дежурно-снисходительными аплодисментами.
И вот этот-то невинный жест заставил Вальку вновь напрячь память. Ему вспомнился первый день существования салона Кранца и побоище перед его дверями: доморощенные рэкетиры Санты, серьезные парни Пахома, вооруженные бейсбольными битами… А главное, человек, сидевший в черной «Волге». Правда, его глаза тогда были скрыты за стеклами солнцезащитных очков, но… Как же похож он на этого Чеботаревского!
«Нет. Этого не может быть! — пытался рассуждать здраво Валька. — Просто похож. Хотя…» Те же впалые щеки, залысины… А главное — такие же вялые, неискренние удары ладоней, имитирующие аплодисменты.