Невдалеке от байдары из непроглядно-черной бездны вынырнул кит: его громадный хвост ударил по воде, обдав людей брызгами. Элгар отпрянул и выронил копье, древком которого отталкивал льдины. Умка недовольно посмотрел на него, продолжая налегать на весла. Старый морянин будто решил подтвердить свое право называться медведем. Он и впрямь был похож на белого гиганта: могучие мышцы вздымались под облегающей кухлянкой из оленьей кожи. Его грубое и некрасивое лицо напоминало обветренную скалу. Вокруг глаз и губ залегли глубокие впадины, лоб избороздили трещины морщин, а всю левую половину лица — от края носа до уха — пересекал старый шрам.
Умка гордился этим шрамом и натертым до блеска кольцом, которое носил в ухе. Шрам оставила пуля, а кольцо Умка вытащил из кольчуги Якунина — вождя таньгу, воинственных пришельцев с запада, именем которого оленеводы пугали детей. Старик верил, что к этому кольцу накрепко привязалась и его, Умки, удача, и темная сила иноземца-душегуба.
Темные вершины были уже совсем рядом. Целью путешественников был Имегелин — больший из двух братьев-островов. Сейчас его блестящим венчиком ропак окружала корка прочного льда, и пристать к берегу можно было лишь в нескольких местах, где темная вода соприкасалась со склоном, усеянным крупными серыми валунами. Байдара обогнула остров и приблизилась к его северной оконечности. Берег был здесь более пологим, и кое-где можно было подобраться к нему без опасности распороть мягкое кожаное днище байдары. По мере того как приближалась каменная громада, Элгара все сильнее охватывало неприятное чувство, как будто кто-то за ними наблюдает. Юноша пристально всматривался в темные склоны, пока, наконец, не различил одинокую фигуру, затаившуюся среди громадных валунов. Элгар указал Умке на наблюдателя. Старик прищурился и кивнул.
Когда байдара подошла достаточно близко, Элгар подхватил лук, перекинул через плечо лямку колчана и выпрыгнул за борт. Ноги будто обхватили тяжелые холодные обручи. Он не боялся, что промокнут сшитые из дымлины сапоги, но оставаться в ледяной воде было неприятно. Человек, наблюдавший за их прибытием, исчез, было слышно только шуршание потревоженной гальки. Ловко прыгая по скользким камням, Элгар выбрался из воды и устремился вверх по склону. Умка, держа в руках копье с железным наконечником, неторопливо последовал за воспитанником.
Мужчинам потребовался почти час, чтобы осилить подъем. Взобравшись на каменную площадку на вершине Имегелина, Элгар огляделся. Человек, наблюдавший за их прибытием, спускался по противоположному склону. С такого расстояния Элгар без труда мог поразить его, но это не был задумавший недоброе воин. Черная фигурка — маленькая, быстро удаляющаяся — была ребенком или женщиной.
— Один из местных… — Умка покраснел, но не запыхался. Он все еще был очень силен и вынослив, хотя и с трудом поспевал за проворным молодым воспитанником. Подъем утомил старика, но он не желал показывать слабость.
— Стрелять?
— Не нужно. Они плохо живут, всего боятся…
Юноша проводил беглеца взглядом и продолжил осматриваться. Большой остров был практически лишен растительности, прошлогодняя трава и мох кое-где пробивались сквозь подтаявший снег, но по большей части Имегелин состоял из серого камня. С вершины хорошо просматривался соседний меньший остров, Инетлин. На его берегу Элгар разглядел следы местных жителей: свернутые яранги, наспех потушенные костры и другие отметины, которые неизбежно оставлял человек. Наметанным глазом юноша определил, что в селении живет не меньше пяти семей. По-видимому, они спрятались, когда увидели приближающуюся байдару.
— Здесь живут инук? — спросил Элгар.
— Сыроеды? — переспросил Умка. — Да, они с ними одного корня, но островитяне отличаются от жителей побережья также сильно, как мы — от оленеводов. Мы зовем их большеротыми.
Юноша повернулся к морю. Имегелин возвышался над беспокойной черной водой, будто поддерживаемый белым поплавком окружающего его льда. С вершины острова Элгар видел море, перекатывающееся темными разводами волн. В небе парили низкие серые облака и редкие птицы, отважившиеся взлететь в такой ветер. С запада, покачиваясь на волнах, приближались большие лодки торговцев. Несмотря на поднятые паруса, они шли гораздо медленнее проворного суденышка, на котором плавали Умка и Элгар.
— Когда-то большеротые были сильным племенем, — Умка присел на землю. — Они даже воевали с другими островитянами и людьми моего рода, но частые стычки ослабили их…
Элгар двинулся вдоль склона, он увидел несколько каяков у противоположного берега, вокруг которых суетились люди.
— Что ты видишь, малыш? — щурясь, спросил подошедший Умка.
— Это инук, — ответил Элгар. — Но здесь только легкие каяки. На них нельзя перевезти большой груз…
— Сколько?
Элгар насчитал пятнадцать каяков и две небольшие рыбацкие байдары.
— Много… — прогудел Умка. — Не припомню, чтобы раньше сыроеды собирали такую толпу.
Старик упрямо называл инук — обитателей соседних берегов — сыроедами. Он рассказывал, что так их прозвали восточные соседи. В молодости Умка был отчаянным путешественником и видел места, где до него не ступала нога настоящего человека. Славу бродяги-Умки затмевала только его же слава Умки-воина.
— Будем сражаться? — спокойно спросил Элгар.
Старый медведь одобрительно посмотрел на воспитанника. Стройный и ловкий, Элгар не обладал и толикой физической силы, данной от рождения Умке, но был необычайно умен и проворен. Юноша никогда не избегал боя, но и не выказывал неразумной поспешности, когда дело шло к кровопролитию. Умка объяснял это врожденной осторожностью, но он ошибался. Элгара возбуждал вид крови. Еще в детстве он заметил за собой это качество и прилагал все силы, чтобы контролировать свою жажду. Даже в суровых северных краях такая излишняя, противоестественная кровожадность осуждалась и считалась проклятьем, наложенным злыми духами.
— Может, и будем, — старик хлопнул юношу по плечу. — Но мы пришли для обмена, а не для драки. Идем, нужно встретить остальных…
Торговцы-луораветлан уже подошли к берегу. Они вывели свои неповоротливые суда на мелководье и теперь переносили на сушу тюки с товарами. Некоторые мужчины были одеты легко, по-летнему, другие, пришедшие из далекой тундры, все еще носили глухие зимние одежды и сапоги-торбаса, подбитые мехом.
— Говоришь, инук привели много воинов? — мужчина по имени Омрын, предводитель торговцев, был взволнован. Он беспокойно теребил завязки шапки из собачьей шерсти, которую носил поверх чепца с меховыми наушниками. От морских брызг этот массивный головной убор отяжелел и грязным комом валился ему на глаза. Омрын без конца поправлял его и поглядывал на Умку, который помогал разгружать баркасы.