И в этом была вторая ошибка, ибо ни я, ни другие не оценили опасности, которую представляли собой чужаки. Почти равные нам, они оказались теми, кто заметил наше присутствие и осознал его как угрозу. Мы и были угрозой – мы стремились управлять любой формой углеродной жизни, и ничто из опыта прошлого не заставило нас усомниться в том, что именно в этом наше предназначение. Мы заблуждались. Наша гордыня погубила нас. Сейчас я понимаю это, но все еще не принимаю такой исход. Я все еще ищу ответа и надеюсь постичь замысел творца раньше, чем наступит конец.
«Командир!»
«Со мной все в порядке, это гравитация. Не было времени посидеть в адаптокамере»
«Нас то заставили провести там неделю».
Мне далось обмануть оболочку, и долгое время я не решалась проявить себя. Социальная система, в которой существовали эти существа – они называли себя людьми – была слишком запутанной, сложной и многоуровневой. Это устройство восхищало меня, но в то же время не давало действовать. Было бы слишком легко заставить командира Вольта, например, выйти из летательного аппарата или напасть на кого-нибудь из команды. Но тогда я потеряла бы тело, а мне нравилось находится в нем. Каждую минуту оно давало мне новые и новые ощущения, оттенки эмоций, обрывки невероятных воспоминаний, залежи сведений об иных мирах. Все это бросало мне вызов. Хотелось понять логику, совершить нечто такое, что они смогли бы оценить. Да, поразить их, а не просто напугать. Какое позорное слабоумие. Я наблюдала и наслаждалась, чувствуя себя всесильной, как никогда ранее. Я была слепа и тупа, как то хитиновое подобие жизни на морском дне, что ползет по отложениям из собственных собратьев задом наперед.
Лена Грибанова. Механизатор высшей категории.
Эту особь командир Вольт чувствовал, как саднящую рану, в тот момент, когда острая боль отступает за потоком крови, и остается только ноющий участок, щекотка, сопровождающая активность лейкоцитов, деление клеток, скопление отмирающих бактерий, сладкую, незаметную смерть вокруг воспаленного органа.
Я не ошибаюсь в эмоциях, и тем удивительнее, что Механизатор Грибанова была всего лишь женой командира Вольта, в социальной иерархии людей – самка для спаривания и совместного выращивания потомства.
«Ты знала, что я не хочу детей на Антее, где они станут просто генетическим складом, десятилетие за десятилетием деградирующим в скачках.»
«Они могли бы остаться здесь или на следующей планете. Они могли бы стать родоначальниками новой цивилизации.»
«Я слишком давно не видел землю, чтобы верить в эту чушь. Антей – миска с протухшим супом, которая будет лететь вечно, если кто-нибудь ее не остановит. Кому нужны эти колонии? О них не узнают в следующие полтысячи лет. Все распадается и теряется связь. Уже второе поколение не помнит того, что еще знало первое. Они - заложники роботов, разучившиеся думать.»
«Ты говоришь, как Хеско.»
«Хеско прав, хоть он и сволочь. Бывают вещи, которые могут признать только сволочи.»
«Тогда я тоже не хочу детей от тебя.»
Так они говорили, и иногда мне хотелось выглянуть из тела командира, не довольствуясь тем, что доносили мне его зрительные нервы. Я хотела оценить механизатора Грибанову всей фасеточной мощью своих фотоэлементов, мне хотелось передать командиру реальную картину, чтобы излечить его от вечно саднящей раны.
Потому что то, что видел командир, заставляло его склоняться в нарушение всех иерархий, и ускоряло его сердцебиение, и заставляло задыхаться, и падать с тоскливым стоном, так похожим на вздохи крупных белковых форм в растительных укрытиях.
Между тем десант, руководя множеством сложных механизмов, работал сутками напролет, подготавливая базу для прибытия конгломерата. Они возводили пищевые инкубаторы, и места для воспроизводства механизмов, защитной брони, развлечений и починки их хрупких тел. Эти люди нуждались в невероятном количестве нужных и ненужных вещей, на те долгие семьдесят лет, до благоприятного окна. Всем этим руководила Грибанова, она была повсюду, а командир провожал глазами длинный синий плащ каждый раз, когда она проносилась мимо.
«Мы должны придумать, чем их занять, командир. Пусть идеологи особенно не надеются на свою пропаганду. Людям нужно соревноваться, побеждать и делать карьеру, а не только жрать и спать до следующего скачка. Семьдесят – долгий срок.»