Я тащился в конце нашей колонны и использовал последний шанс, чтобы договориться со стрекозой. Ну, как договориться. Выпросить какие-нибудь льготы. Надежд было мало, но все же.
«Это же ты заставила меня поверить, что я почти бессмертный. Ты вытаскивала меня из всех передряг. А теперь собираешься убить. И это, знаешь, очень трудно принять. Наверное, так всегда и бывает. Наверное, это обычная цена для дьявольской сделки, только вот я ни о чем таком не просил. Но послушай, если дьявол – тот, кто нарушает законы, почему бы не нарушить и этот? Просто опусти меня здесь, когда я тебе уже не нужен. Что тебе стоит перейти, например, в одного из тех гвардейцев, и управлять им так же, как ты управляешь мной? Это было бы… »
Я не знал, как «Это было бы», чтобы ей понравилось. Мило? Благородно? Милосердно? Справедливо? Да, блин, это избавило бы меня от смерти, только и всего.
«Нет», - она не сказала, она передала мне отказ как твердый удар воли, я даже зубами клацнул от неожиданности.
«Ладно, обещай хотя бы, что тем, кто со мной, ничего не будет. Это, я считаю, было бы честно», - не упустил случая порисоваться я. «Ты не можешь торговаться», - прошелестела она, и мне почудилась усмешка в ее призрачном голосе.
«Ладно. Но учти…» - я опять не придумал, чем ей пригрозить. Что я вырежу ее, как Одноглазый? Убью себя? Это было бы вранье, а как я могу врать в собственной голове? Она молчала, и я с досады сплюнул и одел шлем, как раз вовремя – мы дошли до казарм.
Еще вчера с крыши заброшенного дома эти казармы выглядели совсем иначе. Просторные площадки перед стеной, ровные ряды гвардейцев, машины, выстроенные квадратом по периметру.
Сейчас здесь царил хаос и неразбериха. Толпы людей сдерживало оцепление из пеших гвардейцев, из десяти ворот открыты были только одни, и к ним вел узкий коридор из тесно составленных броневиков. Гвардейцы были без шлемов и пытались принять дружелюбный вид, но это им не слишком удавалось.
Какая-то бабка кричала, что ее нужно пропустить немедленно, потому что она чья-то родственница. Несколько пожилых мужиков в белых футболках пытались общими усилиями протаранить оцепление, и кончилось это тем, что один из гвардейцев разбил самому настырному голову прикладом.
Мы немножко опешили от всей этой суеты и не могли сообразить, пробиваться нам к тем открытым воротам или на правах гвардейцев поискать другой вход.
Постепенно причина затора становилась ясна – гвардейцы не пропускали совсем старых граждан, а их в первом кольце было навалом. «Антей улетает, и возьмут не всех», - я сам это сказал. Я вспомнил про сумасшедшую старуху с чердака. Ее точно не возьмут, да и как она спустит вниз своего дефективного синта? Может, оно и к лучшему. Хотя про Антей я ничего не знал, вряд ли этот Хеско придумал что-нибудь хорошее.
Отбросов не было видно – их то, конечно, пропустили, хоть и бракованные, молокососы выглядели куда бодрее остальных граждан. Тут я подумал, что мог бы без всякого дейта дождаться на свалке эвакуации, так что стрекоза перемудрила. Или нет? «Нет», - толкнулась стрекоза. Ну, может быть. Может, мы не прошли бы проверку. А уж Луэлла точно погнала бы нас, как только началась эвакуация. «Ладно, ты права во всем, - прошептал я. – Но умирать я не собираюсь, учти». Она ничего не ответила.
Мой старый знакомый - дед в пижаме - сидел на ступеньках, спиной к толпе, и раскуривал трубку, такую же старую и облезлую, как у нашего Председателя.
Ва Тян, тоже надевшая шлем, толкнула меня в бок. «Ну, какой план? Как нам пройти?» Подсказок от стрекозы не было, так что не все ли равно. Остановят нас или нет, мне плевать. Ей надо, пусть сама и выкручивается. А я решил делать все, что в голову взбредет – имею право в мой последний день.
- Хватай его, - приказал я Мао и сам подхватил старика под локоть, острый и тощий, как фазанье крылышко. – Ну-ка, граждане, расступитесь! Дорогу!
Ва-Тян тут же забежала вперед и начала расталкивать граждан прикладом пушки. Она так решительно рвалась к воротам, что те интуитивно шарахнулись в стороны. Мы с Мао почти бегом волокли старика, а он поглядывал на наши шлемы, за забралами которых лиц было не разобрать, со странным выражением то ли узнавания, то ли осуждения.