- Что убила… - я показал пальцем на синта. – Убила его.
- Ха! – старуха выпустила меня и нервно прошлась взад-вперед, волоча за собой синий плащ. – Его убил Хеско. Но, значит, это она – та самая. – Старуха снова подскочила ко мне и встряхнула за плечи – Говори! Ты – та самая?
«Я – та самая».
Я даже не успел повторить шепот стрекозы, старуха оттолкнула меня и снова забегала по площадке.
- Так и есть, так и есть! Я знала! Вскрытие ничего не обнаружило, говорили, - распалась, но нет, нет! Слишком мало времени, распад занимает от шести до двенадцати часов, а вскрытие делали сразу, сразу, я настояла! Я знала, что она ушла. Как я хотела ее убить…
Грибанова резко повернулась на каблуках и выплюнула мне в лицо:
- Хотела тебя убить.
«И я» - сказала стрекоза.
Я ничего не повторял, но казалось, старухе это и не нужно.
- Ты тоже, я знаю. Но потом, когда сделали его, - старуха кивнула на синта, и тот приосанился, - я поняла, что ты мне нужна.
Стрекоза дрогнула, как будто нас обоих кольнули длинной иглой.
Грибанова снова подошла ко мне и склонилась к моему уху. От нее пахло полынью и микросхемами. Она была выше меня, и я подумал, что сны не врали, когда-то она была нестерпимо прекрасна, демоница в синем. Она зашептала:
- Ты была в нем, ты стала им, а он тобой, ты последнее, что от него осталось, понимаешь?
Стрекоза вибрировала у меня в голове, и это причиняло боль – такой боли еще не было.
- Ты думаешь, что еще не расквиталась со мной, пусть так. Я убила твой народ, но и ты убила мой. Он – мой народ. Остальные не важны. Я знаю, что ты хочешь разрушить, но и он хотел того же. Я помню, он хотел остановить это. Я помогу тебе, я сделаю так, как вы хотели. Войди в меня.
Она отступила на шаг и замерла в ожидании.
Я понял, что она совершенно безумна. «Как вы узнаете, что сошли с ума? - Там холодно». Действительно, адски холодно, и боль, боль, которую невозможно вынести. А потом я почувствовал, как разрывается кожа у меня на затылке, и боль уменьшилась, превратившись в жуткое чувство, как будто лопнула кожа, я почувствовал тонкие острые лапки на шее и поднял руку. Она скользнула мне в ладонь, и я протянул ее Грибановой.
Может быть, я уже умер, только все еще стоял на ногах, покачиваясь, с вытянутой рукой, на которой сидела она – я удивился, что стрекоза такая же синяя, как плащ Грибановой. Металлически синяя, и вырвавшийся из тучи луч подсветил ее тело, похожее на нить отполированных бусин, красным – в каждой загорелся красный огонек. И глаза у нее были такие же, как тогда под магистралью, мне не почудилось, как множество крошечных зеркал. И крылья. Вроде, пора мне было упасть, только я не мог, пока стрекоза была у меня на ладони. Что-то потекло по лбу и стало заливать глаза, я подумал – кровь, но это был пот. Ветер замораживал мое мокрое лицо.
Наконец Грибанова протянула руку и существо, царапнув меня железными лапками, поползло к ней. Медленно. Так медленно. Бусинки хвоста в последний раз коснулись моего пальца – и я отдернул руку. Ноги у меня подогнулись и я опустился на колени. Грибанова поднесла стрекозу к глазам, любуясь сверканием, а потом положила на грудь, запахнула плащ и замерла.
Я не умер. Я замерз, меня тошнило и в затылке, кажется, была дыра, но я не умер. Я посмотрел направо, туда, где на краю площадки все еще стоял турболет. Мао лез из него, а Ва Тян удерживала его за шиворот железной рукой, напряженно следя за мной сквозь стекло.
Черт. Внезапно до меня дошло. Они сговорились.
- Послушайте, - сказал я хрипло, - вы действительно собираетесь взорвать этот свой Антей?
- Ешки- матрешки, - сказал синт, подъезжая поближе. – Неприемлемо!
Старуха стояла, покачиваясь, опустив голову в капюшоне, и солнце на ее плащ бросало красные блики.
- Там же полно народу…
«Там Сырок, Композитор и дедушка в пижаме», - хотел добавить я, но не стал. Она была дьяволом, и это ее не остановило бы. Тогда я понял, что нужно сделать. Столкнуть сумасшедшую с башни. Прямо сейчас. Я взлетел с колен как мог быстро, хотя без стрекозы это конечно была совсем не та скорость, и кинулся на нее, собираясь схватить, протащить до края, утянуть за собой.
Это был единственный выход, и времени ни на что другое не оставалось.
Собственные руки и ноги в тяжелой гвардейской броне были непослушными, замороженными, чужими. Вот я поднимаюсь, делаю шаг, другой.
Грибанова высвободила из плаща правую руку и подняла ее ладонью вперед в останавливающем жесте. И этот жест, как таран, толкнул меня назад. Может, дело было в браслете, блеснувшем у нее на руке, а скорее всего, просто она была ведьма, и теперь, со стрекозой, стала вдвое сильнее. Меня проволокло через всю площадку, а я только беспомощно смотрел, как тарахтят по покрытию каблуки гвардейских сапог, и бросило вниз, спиной вперед, как и было предсказано.