В комнате напротив никого не оказалось. Это было не удивительно: мальчишки покрепче нас, да и времени, чтобы привести себя в порядок, им нужно куда меньше. Они ждали нас около выхода из корпуса. Мы оживлённо принялись делиться впечатлениями. Чуть в стороне от всех стояла девочка, которая, несмотря на холодный ветер, была в одной футболке. Куртку она держала в руках, с брезгливой гримасой отстраняя от себя.
Тут я вынуждена признаться, что сожаление — это было не самое первое чувство, что я тогда испытала; я сразу подумала, как хорошо, что ЭТО не случилось со мной.
Когда мы всей гурьбой добрались до холла, там нас ждал сюрприз. На стене около входной двери был повешен пёстрый плакат. «СЕГОДНЯ, 2 СЕНТЯБРЯ, В ДЕВЯТЬ ЧАСОВ ВЕЧЕРА, СБОР ВСЕХ ПЕРВОКУРСНИКОВ В АКТОВОМ ЗАЛЕ ХОЛЛА». Вокруг текста был нарисован орнамент из немыслимо — ярких цветов. Внизу, рядом с надписью АДМИНИСТРАЦИЯ танцевали, взявшись за руки, три разноцветных чёртика. Нарисованных, само собой.
Ребята некоторое время разглядывали художество неизвестного автора. Это было трогательно, но нелепо. Так же, как если бы команда военного звездолёта в зоне боевых действий решила отметить Рождество и развесила бы между пультами и дисплеями командной рубки ёлочные украшения.
Только одна из девочек прошмыгнула внутрь, едва не врезавшись в растворяющуюся в воздухе дверь. Если на неё и обратили внимание, то тут же об этом забыли. Я узнала эту девочку: именно её вырвало, когда она была в скафандре.
Бедненькая, ей, наверное, невыносимо стыдно и она сильно переживает.
— Что за идиотизм! — Сказал кто-то из мальчишек.
— А когда мы туда придём, они нам кукол начнут дарить, — отозвался второй.
— Или велики! — Поддержал его третий.
Мальчишки вступили в оживлённую дискуссию, высказывая предположения одно абсурднее другого. Каждая фраза встречалась новым взрывом хохота.
— Не вздумайте кто-нибудь туда идти! — Предупредила Полина, когда мальчишкам надоело смеяться и все взоры, наконец, устремились на неё. — Помните утренних красавцев? Этим — нужно то же самое, только начинают они издалека.
— А если они хотят с нами подружиться? — Тихо спросила Марина.
— Зачем?
Девочка смутилась.
— Я не знаю, может быть…
— Не знаешь, значит молчи! — Не совсем вежливо прервала её Иванова. — Каждое действие должно иметь логику, особенно здесь, в «Штуке», когда дело касается отношений между двумя курсами. Эти проблемы позвольте решать мне. Резюме: если сегодня после половины девятого я увижу кого-нибудь на первом этаже, — она запнулась, несколько секунд подумала, потом махнула рукой, — не маленькие, сами придумайте, что я тогда с вами сделаю.
Полина сорвала плакат, скатала его в трубочку, сунула трубочку подмышку и вошла внутрь. Ребята потянулись за ней.
Марина догнала её:
— А можно я это объявление возьму?
— Это ещё зачем?
— Мне чёртики понравились, — призналась девочка, опуская глаза.
Лицо у Полины стало непонятным.
— Добровская, ты издеваешься надо мной? — Слабым голосом осведомилась она.
— Почему — издеваюсь? — Искренне удивилась Мариша. — Они же смешные!
— Кто?
— Чёртики. Я их вырежу.
Несколько секунд Полина решала, издеваются над ней или нет, в конце концов молча отдала плакат.
— Много ли нужно ребёнку для счастья? — Насмешливо осведомился Марек, проходя мимо. — Нарисовали чёртиков — она и рада. Как идиотка детсадовская.
В отношении Мариши только он, пожалуй, мог сказать такую гадость. На него все зашикали, а у Никиты, который во всё время разговора маячил сзади нас, был такой вид, словно он сдерживался из последних сил, чтобы не дать своему сожителю по физиономии. Хоть он по натуре и драчун, но, думаю, сдержался по тем причинам, что и я минуту назад.
— Бывают же такие уроды! — Со злостью произнесла Полина, когда мы очутились в нашей комнате. Я рассеянно кивнула, хотя не совсем понимала, о ком она говорит. В этой школе мне пока ещё не удалось встретить ни одного человека, который не подходил бы под такое определение.
— А ещё психолог, — продолжала моя соседка. — Таких психологов надо по соснам развешивать.
— По поводу сосен — это ты, положим, перебрала, но типаж интересный, — заметила я в ответ. — До сих пор полагала, что все, кто так или иначе связан с психологией — на редкость располагающие к себе люди, через несколько слов могут втереться в доверие к любому индивиду. А наш Марек ведёт себя диаметрально противоположно. Интересно — почему?
— Придурок потому что!
— Полин, не злись. Сама говорила, что мы должны держаться друг за друга, а сама как себя ведёшь?
— Если я буду позволять нашим обижать друг друга, ничего хорошего из этого не получится. Тем более Маришку. Я такой, как она, в четыре годика была. Или даже в три. Куколки, раскраски, чёртики всякие… нарисованные… Вот идиотизм!
— Ты чего ругаешься?
Полина смотрела в свою карточку.
— Помнишь, я Красную Шапочку дегенераткой обозвала?
— Ну?
— Ещё полсотни как не бывало!
— Сколько же у тебя теперь осталось?
Полина приоткрыла рот, словно хотела ответить, но ничего не сказала.
— Сама знаю: ноль.
Полина молча кивнула. Лицо у неё было расстроенным.
— Вот что, — сказала вдруг она. — Сейчас как раз период, когда мы сами устанавливаем правила. Давай договоримся, что если вопрос о количестве очков не задаю я, то он — бестактный.
— А если его задашь ты?
— Тогда всё идёт так, как это и должно идти. Ещё не хватало, чтобы количество очков от меня скрывали!
Дверь без всякого стука распахнулась.
Заплаканная девочка, возникшая у нас на пороге, заставила Полину резко измениться в лице. Подозреваю, что несколько мгновений у неё продержалась мысль, зачем она вообще взялась за бразды правления.
— Тебе-то чего нужно? — Спросила она.
— Машка уезжает!
— Какая Машка?
— Которую в скафандре вырвало…
Потемнев, словно грозовая туча, Полина вышла из комнаты. Я, чуть помедлив, последовала за ней. Понимаю, что это не очень красиво — лезть не в своё дело, но тогда мной двигало только любопытство — и ничего больше. Командовать Иванова умела — это я уже поняла. А вот насколько хорошо у неё получиться общаться с людьми?
Через минуту я с сожалением поняла, что всего в этом мире уметь нельзя. Точнее, я и раньше это подозревала, а сейчас лишний раз имела возможность в этом убедиться. Из Машиной комнаты Полина вышла донельзя расстроенная.
— Что, совсем плохо? — Спросила я.
Та молча кивнула.
— А если Марека попросить?
— Она наорала на меня, — убитым голосом поведала мне Полина. — Обвинила меня во всём, в чём только можно. И в чём нельзя тоже. Я на самом деле высовываюсь всюду как дура, да? А все не говорят мне об этом только потому, что у меня папа — Сенатор, да? Или нет?
Девочка с надеждой смотрела на меня, губы её дрожали, словно она была готова расплакаться.
Я бы ни за что в жизни не сказала, что я на самом деле думаю по этому поводу. Во-первых, мне с Ивановой ещё пять лет нужно было учиться, во-вторых, если Полина из-за меня уедет из «Штуки» — я этого не смогу себе простить.
— Давай Марека попросим с ней поговорить, — повторила я.
— Какого Марека? — Вскинула на меня глаза Полина.
— Который с Никитой живёт. Он говорил, что занимается психологией — вот и пусть практикуется.
— Это идея. Поговоришь с ним?
— А почему я?
— Мы с ним поцапаемся — это как пить дать.
— С чего ты взяла?
— Я что, по-твоему, себя не знаю? Увижу его, вспомню, как он утром себя вёл со мной — и выскажу ему соображения, как ему жить дальше, он, конечно же, в долгу не останется — и начнётся скандал. А скандал нам не нужен, так ведь?
Я кивнула и пошла к Мареку.
— Кто там ещё? — Раздался голос из-за двери.
— Это я, Марек. Можно войти?
— Никиты нет.
— Я к тебе.
Наступила пауза.
— Ладно, запрыгивай!
Мальчик сидел на диване и печатал в персональнике.
— Чего тебе?
— Марек! — Произнесла я проникновенно. — У меня к тебе громадная просьба. Даже две. Ты не мог бы себя вести хотя бы нанемножечкоповежливее? Хотя бы по отношению к девочкам?