— Ну и что? — Спросила Саша. — Пусть уезжает. Меньше народа — больше кислорода. Проще учиться.
— Я очень надеюсь, что на втором курсе не буду говорить, как ты сейчас.
Яна хмыкнула.
— Если будешь всех жалеть — больше трёх месяцев здесь не проучишься.
Интересная дата. Почему именно больше трёх месяцев, а не больше двух или, к примеру, одного?
— А у нас все такие. Мы друг друга жалеем.
— И у всех одинаковое количество очков? — Насмешливо поинтересовалась Саша. — Каждый вечер собираетесь и делитесь друг с другом? То-то я смотрю, почему ты такая добренькая. Для всего курса триста очков — это не очень много. С каждого — семь с половиной.
Я прикинула, сколько это будет, если триста разделить на сорок. Да, верно, семь с половиной. Быстро считает, молодец!
— Это самый настоящий рекорд! — Продолжала куражиться Саша. — Я почти уверена, что ни на одном курсе нашей школы коммунизма ещё не было. А кто у вас Генеральный секретарь?
— У нас Генерального секретаря нет, — ответила я, вспомнив, что на втором курсе, как говорила Полина, неизвестно-что-именно. — И Президента — тоже. А главная у нас — Иванова. Мы ещё не придумали, как её называть.
Глаза Саши, и без того большие, стали ещё больше.
— Полина?!
Я кивнула.
— Ничего себе! — Ошарашено пролепетала моя собеседница. — Наши девчонки, конечно, болтали, что она теперь в нашей «Штуке» в этом году учится, но я не верила. И как она — сильно зверствует?
Словечко Александра отыскала — лучше не придумаешь. Это Полинка-то наша зверствует?
— Да нет, она нормальная, чего ты сразу так на неё…
— Вначале — они все нормальные. Посмотришь, что из неё через месяц будет.
Спохватившись, Саша судорожно расстегнула верхнюю пуговицу кофточки, пошарила рукой за пазухой, вытащила оттуда карточку, которая, как и у нашего утреннего пленника, висела на шее на цепочке, взглянула на неё и заметно успокоилась.
Непонятно, чего она так взъерошилась, что такого опасного сказала?
— Я с ней в одной комнате живу, — зачем-то брякнула я.
Сама не знаю, чего я хотела этим добиться, но уж точно не того, что получилось. Услышав мои слова, Саша ойкнула и отступила на шаг, с испугом глядя на меня.
— Что — правда? — Прошептала она. — Тогда я… я сама всё тут помою… ты только не волнуйся, ладно?
Тут я впервые за всё время пребывания в «Штуке» разозлилась по-настоящему.
— И что с того, что она со мной в одной комнате живёт? Из-за этого меня нужно бояться?
— Я тебя не боюсь, — смутилась Саша. — Просто я…
Всё оставшееся время, пока я мыла костюм, она, присмиревшая, сидела в стороне, посверкивая белками глаз. Несколько раз девочка порывалась мне что-то сказать, но не решалась.
Когда я закончила, Саша зачем-то проговорила.
— Мы их скафами называем.
— Кого?
— Ну, вот эти вот, — она указала подбородком на интернет-костюмы, — а то ты каждый раз говоришь «костюм», «костюм», а это неудобно.
— Ты мне лучше скажи, — попросила я, вытирая ладонями мокрый лоб. Мы стояли в туалете, и я мыла ведро, — ты по поводу того, что можно делиться очками шутила или нет?
Саша сначала не поняла.
— Ах, да, — вспомнила она, — ты же ещё ничего не знаешь! Говоришь имя, кому ты хочешь перевести очки, количество очков — и они тут же переходят на карточку того человека. Знаешь, что, — у Саши был такой вид, словно она на что-то решилась, — я в библиотеке в восьмом зале сижу. Если найдёшь меня — присаживайся, там и поболтаем.
Она убежала, так и не поблагодарив меня за те усилия, что я на неё затратила. Я едва ли обратила на это внимание, всё моё существо переполняла громадная радость. А ведь Полина могла бы уехать домой, так и не узнав, насколько просто было её спасти. (Долго думала, брать ли последний глагол в кавычки, но потом решила, что не стоит; спасение нашего «Генерального секретаря» должно стать самым настоящим, без всяких кавычек. А вот «Генеральный секретарь» — это, вне всякого сомнения, более чем сомнительный титул, вот его нужно обозначить кавычками. И вряд ли Полина согласится им стать.)
Две из свободных аудиторий, номера которых я запомнила, оказались на другом этаже. Лифт упорно возил меня с этого этажа на первый и обратно; на другой попасть не получалось. Те же аудитории, которые я могла осмотреть, оказались пустыми. Время — почти одиннадцать. Где так долго могут бродить наши ребята?
Та часть зала около лифта, где у меня в прошлый раз прибавилось количество очков, оказалась огорожена стойками с натянутыми между ними верёвками, вдоль которых бродили хмурые старшекурсники с красными повязками на рукавах.
Я посчитала, что немного начинаю разбираться в особенностях здешней жизни. Похоже, кто-то из учеников пытается разобраться в системе начисления и снятия очков. Времени было много: целое лето. Они думали, прикидывали, вычисляли и сейчас, в первые дни нового учебного года, проверяют свои летние выкладки.
Ну и ладно, удачи.
Только бы среди этих ребят не оказались такие, какие пристают к нам уже второй день. Или, может, это и есть они?
Все наши ребята оказались на крыльце. По тому молчанию, которое установилось при моём появлении, я поняла, что ждали именно меня.
— Где тебя носит? — Недовольно осведомилась Полина. На этом её выговор и ограничился; всё-таки она считала себя мне обязанной.
Неожиданно мне бросилось в глаза, как сильно она изменилась за несколько последних дней — похудела, осунулась, даже в глазах у неё появилась какая-то сумашедшинка. Казалось, что Полина за три дня прошедших дня повзрослела сразу на несколько лет.
Как она была не похожа на ту девочку, какой я впервые увидела её, когда она весело болтала с дежурным старшекурсником! Мне и самой казалось, что времени с тех пор прошло — месяц, не меньше.
Я уже упоминала, что очень не люблю быть в центре всеобщего внимания, но новая информация была настолько важной, что её нельзя было удерживать.
— Ребята! У меня есть для вас новость. Очень хорошая! — Я стояла на крыльце, словно на трибуне, все смотрели на меня снизу вверх. Как это ни странно, но у меня не было обычной робости. Может я начинаю привыкать к новой жизни? Общение с моей соседкой по комнате явно идёт мне впрок. С кем поведёшься, как говориться…
Я кратко пересказала, что мне удалось узнать про возможность делиться друг с другом очками. Закончила я свой монолог просьбой, хоть немного помочь Полине, у которой минус двести; мне показалось, что сама она попросить об этом напрямую постесняется. Я, например, про себя сказать постеснялась, хотя у меня было столько же.
— Пятьдесят моих — Ивановой! — Раздался первый несмелый голос.
— Семьдесят!
— Сто!
Ребята соревновались в щедрости, а Полинина карточка булькала беспрерывно.
Через минуту у Полины оказалось больше трёх тысяч очков. Сколько именно, я разглядеть не смогла: она быстро сунула карточку и расплакалась.
Впервые я видела, как она плачет по-настоящему, совсем по-младенчески закрыв лицо двумя ладошками, съёжившись и отвернувшись к стене. Я хотела её успокоить, но она только дёрнула плечом. Прошло много времени, прежде чем она успокоилась и, всё ещё продолжая всхлипывать, повернулась к ребятам, которые стояли перед ней, но смотрели в стороны: им было неловко видеть плачущую Полину.
Какой-то мальчишка года на два старше нас вышел из дверей школы и замер, очутившись на импровизированной трибуне и перед своеобразным митингом. Боком-боком, он прошёл мимо нас и быстрыми шагами стал удаляться прочь, беспрестанно оглядываясь.
Это разрядило всеобщую атмосферу, ребята рассмеялись. Полина тоже несмело улыбнулась.
— Когда моего папу выбрали Сенатором, — заговорила она прерывающимся от волнения голосом, — в самой первой своей речи он сказал, что постарается оправдать возложенное на него доверие. Я хочу повторить то же самое. И ещё. Если уж так получается с очками, я вам обещаю, что или мы всем курсом доучимся до конца или все сразу разъедемся по домам. Вот…