Рядом послышался шорох. Я поднял голову.
— Ты где Мердан?
— Здесь. Поспать хотел.
— Поспишь тут, — Якуб плюхнулся возле меня на траву. — Того и гляди, на скорпиона ляжешь. Одно утешение — кладбище по соседству.
— А выходит, правду говорят, что байские сынки трусоваты.
— Да не цепляйся ты, — Якуб устало махнул рукой, — и без тебя тошно. — Не переставая ворчать, он улегся на спину. — Вам, неучам, большевики наплели, а вы и рады. Рассказал бы я тебе кое-что про байских сыновей, да с дураком толковать — ослу проповедь читать. Байские сыновья! — Он вдруг рывком поднялся. — А Кутузов, Пушкин, Толстой — они, по-твоему, батраки были?. Да ты, небось, и не слыхал про таких.
— Про Пушкина слышал. Тетя Нина стихи его читала. Она их на память знает.
— Это что же, тоже большевичка?
— Не большевичка, жена большевика. Учительница.
— Учительница, говоришь? — Якуб ехидно рассмеялся. — А говорила тебе эта твоя учительница, что, сколько ни было революций, во главе всегда байские сыновья стояли?
— Выходит, и Ленин — байский сын?
Якуб пожал плечами.
— Про Ленина не знаю, книг про него не написано. Думаю, не из бедняков. Не родится большой человек в доме, где день и ночь о куске хлеба думают!..
— А я голову на отсечение дам: байский сын против царя не пойдет!
— Вот и пропадет твоя башка… Среди тех, кто царя сбросил, половина байских сыновей!
— В России, может, и так, — убежденно сказал я, — а у нас байские сыновья первые враги бедняков!
— Где это у нас? Что ты видел, кроме своей деревни?
Мне опять нечего было возразить. Якуб знал и видел больше меня, я не находил слов для спора с ним. Он закрыл глаза и отвернулся.
Я тоже смежил веки. Но сон все не шел, легкий ночной ветерок уже затих, становилось душно… Тело покрылось потом, кожа зудела. Опять заныло плечо…
— Якуб, ты не спишь?
— Нет.
— Ты ведь так и не сказал мне, почему убил Марию.
— Потому что я байский сын. Развратник и кровопийца.
Он наверняка думал, что я начну расспрашивать. Я молчал. Якуб перевернулся на живот, подпер рукой голову.
— Для тебя раз байский сын, значит, убийца… Я и в мыслях не держал убивать ее… На такую красоту руку поднять!.. Выйдет на улицу: две косы, как у наших девушек, платочек на головку набросит… Болтали про нее разное — я ведь при полковнике состоял, всех офицеров знал, — говорили, что за полтора года уже двух любовников сменила. Я, конечно, понимал, что она не птичка с белыми ножками, да и муж у нее старик, а вот верить не хотелось… Было в ней что-то от наших девушек, чистота какая-то… Уж чего-чего, а этого у наших не отнимешь! Вот большевики кричат: «Долой религию!», «Свободу женщине». Ну долой, ну свободу, а дальше что? Чтоб как русские, да? Меня в Москве возили в один дом: мать еще не старая, три дочери красотки — и все шлюхи! Хочешь возразить, а? Да что ты можешь сказать?! Что ты знаешь о женщинах, тем более русских!
Я промолчал. И не потому, что нечего было сказать — тетя Нина-то русская, даже москвичка! Но с Якубом я не хотел, не мог говорить об этой женщине…
…В тот день мама вымыла меня в горячей воде, надела чистую рубашку. Она не сказала, куда мы пойдем, но шли мы к станции, и я сразу почуял недоброе. Я не забыл, как ласково беседовала она тогда с русским в фуражке, а теперь вот про жену его завела разговор: они, мол, хорошие, ничуть не хуже мусульман, даже говорить по-нашему могут…
Я остановился и заревел. Я слишком хорошо помнил что говорил о русских Мейдан-ага. Всхлипывая, я твердил маме, что, если я ей не нужен, я лучше в пески уйду, пусть только она не отдает меня русским.
Мама молча прижала мою голову к груди, погладила бритую макушку. Потом сказала: «Они тебя грамоте, выучат, сынок! По-русски читать будешь…» Читать по-русски! Этого у нас в деревне никто не умел. Даже главный грамотей, сын муллы Нурпеиса, мог читать только коран, написанный арабскими буквами.
Я вытер нос, всхлипнул последний раз и взял маму за руку.
Жена дяди Николая была женщина худая и высокая. Лицо у нее было белое, глаза серые, а волосы темные, почти такие же, как у мамы.
Может, меня подкупили ее темные волосы, может, помогло то, что я ни на минуту не забывал теперь о русской грамоте, но я стерпел, когда русская женщина погладила меня по голове, я даже разрешил ей взять меня за руку. Женщина улыбнулась. Грустно-грустно…
Тетя Нина всегда так улыбалась. Сначала я думал, это от бедности, ведь даже кошмы в доме нет, пол досками застлан, ни сундука, ни ниши с одеялами!..