— Наган подыми… — не двигаясь с места, с трудом выдавил он. — Здесь где-то упал…
Он ранен. Я бросился к Ахмеду.
Вели и Курбан подхватили его под руки. Он кряхтел и мотал головой.
Я никак не мог нащупать наган. Вот он. Слава богу. Я, не целясь, выстрелил назад.
Почему-то вдруг стало тихо. Ни стрельбы, ни собачьего лая. Так тихо, словно деревня затаилась, напуганная ночными выстрелами…
Мы приволокли Ахмеда в заросли. Сначала он бодрился, но последнюю сотню шагов мы почти несли его. Когда я, стаскивая с него тяжелый, пропитанный кровью халат, осторожно приподнял его левую руку, он вдруг выгнулся и начал фыркать, словно его бросили в ледяную воду. Я задрал ему рубашку и стал осторожно ощупывать спину, грудь… Повыше подмышки, там, где ключица сходится с плечом, темнела маленькая пулевая рана. Я нечаянно тронул ее.
— Полегче… — просипел Ахмед. — Там пуля, наверно…
Похоже, что так. Мы положили на рану платок и крепко перетянули поясом — остановить кровь. Больше мы ничем не могли помочь раненому.
— Да, братцы, не вышло… — сквозь зубы пробормотал Ахмед, когда мы положили его на землю.
— Ты сейчас помолчи, — сказал я как можно спокойней. — Не дергайся. Засни, легче будет…
Ахмед умолк. Я нагнулся к его лицу, глаза были закрыты. Едва ли он заснул так быстро, скорей всего забылся, ослабел от потери крови.
Что делать? Сидеть и смотреть друг на друга? Лекаря бы надо…
— Курбан, — негромко сказал Вели, — ты батрачил в той деревне, за холмом. Не знаешь, есть там лекарь?
— Есть один, только… — Курбан безнадежно махнул рукой. — Не пойдет. В прошлом году на него ночью разбойники напали, так он, бедняга, напугался, даже слег на неделю… Оно, может и хорошо, что трус, припугнуть, куда хочешь пойдет, да только проку-то с него… Еще без памяти свалится от страха…
— Ребята, — не открывая глаз, слабым голосом позвал Ахмед, — не надо никакого лекаря. В муках родились, в муках помрем, коли смерть придет.
— Не то говоришь, Ахмед, — строго сказал я, — где твое мужество?
— Брось, — простонал раненый. — Мужество мое при мне… А сдохнуть сейчас самое время…
— Ты что-то совсем раскис. Больно, что ль, очень?
— Да не от боли. Очень уж зло берет… Ушел от меня Осман-бай!
— Никуда он теперь не уйдет. Осман-баям конец приходит. А потому помирать нам с тобой не расчет. Сейчас ребята в деревню сходят, отыщут хорошего лекаря, он тебе перевязку устроит. Через два дня опять будешь крепче тутовника.
— Хорошо бы… Ох и перетянули ж вы мне плечо. Насчет лекаря… так надо сделать… У башенки, вон там, возле кладбища, конь у меня в кустах… Ох! Так и рвет, так и рвет! Пусть Курбан к Халмураду-ага съездит. Это недалеко. Курбан, ты ведь знаешь его дом, второй с краю… Старик сразу примчится, как узнает. Он хоть и не лекарь, а врачевать умеет, человек бывалый.
Курбан стоял, ожидая, не скажет ли Ахмед еще что. Но тот умолк, забылся.
— Иди, Курбан, — сказал Вели. — Только смотри без шума.
Парень ушел.
Мы сидели молча, стараясь не потревожить Ахмеда. Но он снова открыл глаза.
— Уехал?
— Уехал.
— Ну дай бог… Знобко мне что-то…
Я снял халат, укрыл Ахмеда. Его била дрожь.
— А чудно все-таки устроен мир, — тихо, не открывая глаз, заговорил Ахмед, — сегодня над тобой судьба мудрует, завтра другого за ворот ухватит. Вот этот Халмурад-ага… Знаешь, что с ним приключилось? Буря поднялась в песках, пол-отары у него разбежалось. Три дня я с ним овец искал, чуть не у колодца Динли нагнали… Я, конечно, не для Осман-бая старался — овцы-то его, да старика жалко. Бай с него, с живого шкуру бы содрал. Чего-то жарко мне. Ты что, халат на меня бросил? Сними, а…
Он был весь в поту, лицо горело.
— Не надо, Ахмед. Это тебе кажется, что жарко. Поспал бы, пока старик придет.
— Нет, сними.
— Ладно, ладно, сниму.
Ахмед замолчал, слышалось только его тяжелое дыхание.
— Ты убрал халат, да? Положи, трясет что-то.
Я снова укрыл его.
— И все я виноват… Чуть было не погубил вас. Надо было дождаться, пока обратно запрут.
Была середина ночи, самое холодное время. Мы накрыли Ахмеда еще одним халатом.
— Может, ослабить повязку?
— Ничего. Потом… Слушай, как тебя зовут? Мердан? Когда-нибудь будет настоящая жизнь, Мердан?
— Конечно, будет. Сами ее сделаем. Собрать бы только всех бедняков в одну силу — горы свернуть можно.
— Что горы, нам бы Осман-бая свернуть. Баи не хуже гор дорогу заслоняют. Карман у них тяжелый, а в этом проклятом мире карман — первое дело. Без денег и молитва до аллаха не дойдет… Не светает еще, а? Сейчас он старика привезет. Если бы все люди были, как Халмурад-ага…